Отправлено: 03.03.16 09:49. Заголовок: Глава 44. Край пожирателей.

Ирокезские Штаты Америки, Бид-Гурон, 47 млн лет тому назад.
Неумолимо движутся стрелки на часах эволюции. Очередная отмеченная на циферблате пометка, очередная миллисекунда в истории Сварога, насчитывающей уже несколько миллиардов лет, в пространстве указывает нам на континент, на котором мы достаточно давно уже не были. С тех самых пор, как огромный метеорит положил конец Средней Эре, и на поверхности появились существа, которые раньше прятались глубоко в тени своих огромных собратьев или куда более далёких родственников. Это Северная Америка раннего эоцена. Земля чудес. Земля, где, в отличие от большинства других континентов, практически нет высших рептилий. Здесь властвует другая прогрессивная династия, второй участник формирующегося то ли дуумвирата, то ли триумвирата, причём двое участников в этом странном альянсе или трое, зависит отнюдь не от него. Она постоянный член, и её место здесь никто не в силах оспорить, ибо это её территория, её географический регион, на который она имеет полное право.
Территория штата Бид-Гурон, граничащая на севере с Североамериканской тайгой, гораздо менее богатой, нежели тайга Евроазиатская, в это время представляет собой леса смешанного типа. Цветковые здесь отвоёвывают своё место под солнцем, но позиции не сдают, разумеется, и хвойные, и грибы, а вдоль побережий рек – и споровые. Этой борьбе не суждено закончиться, наверное, никогда, ибо, в отличие от матушки-Земли, флора на Свароге развивается очень ровно, и ни один класс не обладает «оружием мечты», способным обеспечить доминирование на всей территории планеты. Вероятно, значительную роль в этом играют и природные условия, преподносящие сюрприз едва ли не по нескольку раз на географический период. Да и без массовых вымираний, которые бьют преимущественно по господствующим классам, здесь редко обходится одна эпоха. Цветковые, казалось, вырвались вперёд в конце мела – но это незначительное преимущество тут же нивелировал огромный метеорит. А после его падения старая флора – грибы и голосеменные, преимущественно, хвойные, достаточно быстро восстановили свой тандем, вместе борясь против покрытосеменных, хотя и впуская тех в воссозданные собой экосистемы. Естественно, что цветковые не ограничились ролью «сорняков», и в скором времени их позиции вновь вышли на почти что прежний уровень. И, что логично, борьба вновь разыгралась на равных. Итогом её стало формирование особой экосистемы – эоценового всепланетного леса, раннекайнозойского рая, что по своей протяжённости в те годы не уступал самой тайге, не затрагивая лишь несколько природных зон, по большей части, конечно, на материках Южного полушария. Многие эволюционные эксперименты палеоцена нашли здесь приют, что уберегал их от борьбы, разворачивавшейся далеко за его пределами. Но при этом здесь же шло достаточно активное видообразование, призванное породить совершенно новых живых существ, которые спустя несколько миллионов лет разрушат этот Эдем, привнеся в него первые вымирание. Ранний кайнозой не собирался заканчиваться, но его принуждала к этому сама его фауна. Фауна, которая давным-давно переросла пору своего детства.
Североамериканский сегмент примет в мятеже детей против большого отца самое активное участие. Это царство млекопитающих должно было породить гигантов будущего, тех, кто займёт существенную долю в мегафауне всей планеты, наряду с выходцами из Европы и Африки. И прежде всего дать этому миру охотников. Хищников нового образца, которые распространятся по большей части суши планеты. Виды, которые будут бороться за выживание и выигрывать в этой борьбе. Здесь, на свей родине, где им будут помогать в том числе и остатки родных лесов.
Это будут креодонты, «мясозубы». Потомки маленьких зверьков, спустившихся с деревьев десять-пятнадцать миллионов лет тому назад, но уже тогда предпочитавших фруктам насекомых. И сейчас они своих повадок не изменили. Наоборот, стали активно заниматься ловлей дальних родственников – травоядных.
Они размножились в множество видов из всего-то двух-трёх побегов, и уже начали планомерное освоение этой причудливой экосистемы. А гораздо вернее будет сказать – её планомерное завоевание.
Мы за этим завоеванием внимательнейшим образом проследим. Разворачиваться оно будет на трёх главных фронтах – фронте борьбы за верховенство в лесу, фронте борьбы за место верховенствующего засадного охотника и своего рода особой номинации – фронте борьбы за узкоспециализированную нишу. За место последних саблезубых в мировой истории. Нас встретят три героя, ветераны и новички эволюционной борьбы. Одни из первых креодонтов Сварога, пока ещё очень и очень молодой, но чрезвычайно многообещающей династии.
Эпизод I: Дорогу матери с детьми! Карнивен, 4 года.
Колесница Ра, промчавшись по небосклону, спустилась вниз, за грань бесконечного, по всем сторонам расстилающегося леса. Выбросив на прощание последний пучок лучей, солнце скрылось, оставляя жителей без каких-либо источников освещения, в практически полной темноте под луной Исиды.
Внутри ножки огромного гриба зияла дыра. В дыре была нора. А из норы раздавался тихий писк. Детёныши. Маленькие, несмышлёные совсем детёныши. Им наверняка не исполнилось ещё и двух месяцев. Едва ли они был незрячи, но они точно были беззащитны. Раздававшийся внутри шорох только это подтверждал. Видимо, мать стремилась укрыть их сухой листвой, чтобы звуки, издаваемые ими, не привлекли других хищников до её возвращения. Ибо если травоядные, например, имели возможность таскать детёнышей за собой на пропитание – просто потому, что молоко у них вырабатывалось быстро и регулярно, а усилий по добыче еды не приходилось прилагать практически никаких, то охотницы вроде неё были во многом вынуждены рассчитывать преимущественно на удачу, и не более того. Судьба их была тяжёлой и чересчур зависимой от случая. Земля, открывавшая перед ними множество перспектив, одновременно забирала у них самое что ни на есть ценное – безопасность их детей, и чаще всего – жизни потомства.
Карнивен горести потерь пережить только предстояло. Это было её первое потомство, и она, стараясь изо всех сил, даже не могла осознать, что количество приложенных усилий не всегда адекватно результатам этих самых усилий. Так уж всё паршиво было построено в этих лесах. Но жаловаться она, разумеется, не могла – во-первых, права не имела, а во-вторых, жалобы на жизнь оставались прерогативой куда более развитых существ, нежели её вид. Вид, прогрессивный по рамкам эоцена, но только по рамкам эоцена. В будущем придётся очень быстро эволюционировать.
Итак, к какому же виду креодонтов, к какому побегу их эволюционной ветви принадлежала наша самка? Чтобы получить ответ на этот вопрос, давайте взглянем на неё. Благо, что предоставился удобный случай – она, закончив укрывать детёнышей, вышла из своего укрытия.
В первую очередь, конечно, она походила на карликовую большую кошку. Своей непередаваемой, будто постоянно крадущейся, походкой, грацией своего тела. Короткими, намеренно подгибаемыми пальцеходящими лапами. Густым и бархатистым чёрным мехом с длинными волосками, покрывавшим всё тело. Пушистым длинным хвостом. Жёлтыми крупными глазами. Но это впечатление разрушалось сразу же, как только взгляд обращался на туловище. Оно было значительно шире, нежели у кошек. Длиннее была шея. Уши на голове были не крупные и треугольно-острые, а маленькие и скруглённые на концах. Череп был уплощённым и округлым, а челюсть выдавалась из него, будучи больше, нежели у кошачьих. Внутри неё, впрочем, были столь же острые и смертоносные зубы. Размеры вида колебались от метра до полутора в длину и сантиметров тридцати в холке, вес, как правило, не превышал пятнадцати – двадцати пяти килограммов.
Самка, выползшая из норы, принадлежала к одним из первых кошкоподобных креодонтов, фелисоморфов. Её вид назывался хебефелис, «неуклюжая кошка», Hebefelis Americana. Она была ночным охотником, охотником, более всего на свете предпочитавшим тишину и тьму. Благо, что эоценовый лес Северной Америки тишину и тьму вполне мог предоставить. В отличие от своего германоафриканского собрата, он не предоставлял укрытия приматозухам, которые попросту не могли сюда попасть. К западу отсюда и к востоку от своего места жительства они натыкались на динозавроприматов, а их южная популяция – на непреодолимый межконтинентальный барьер, перемычку между Атлантическим и Тихим океанами. Поэтому не криков – коммуникации, ни брачных зовов в ночи местные жители не знали. Во всяком случае, со стороны крокодилов им это не грозило. Едва ли это могло порадовать Карнивен, впрочем. Для неё отсутствие этого класса древесных обитателей значило только то, что у неё сокращался шанс поймать добычу в виду меньшего разнообразия оной. К тому же, шум мог скрывать звуки её передвижения по засохшей листве, помогая охотиться. Хомозухи будущего будут от шума по ночам страдать. Хебефелисы эоцена от шума по ночам, если бы могли, возликовали.
Карнивен кралась по подлеску. Зашедшее солнце не мешало её крупным, приспособленным ко тьме глазам, прекрасно видеть всё вокруг.. Исключительно в чёрно-белом спектре. но всё же видеть. Её обострённый слух искал повсюду добычу. И, разумеется, остерегался охотников. Она ведь была слишком маленькой для доминирующего хищника экосистемы, и в лесу ей по-прежнему грозило слишком большое количество опасностей, которых следовало бояться. Со времён динозавров, когда её предки только готовились спуститься с деревьев, в жизни креодонтов изменилось немногое. Они по-прежнему были слишком маленькие. Хорошо ещё, что воланоканиды не успели добраться в Северную Америку: что-то их держало в Сибири, не давая распространиться оттуда. Возможно, отсутствие здесь подходящей им добычи. Всё же, воланоканиды были по большей части охотниками на крупную дичь с небес. Коллективными охотниками. А здешние леса мало что могли им предложить. Вот и не мигрировали сюда летающие псы Чжурчжении. Что ж, вполне возможно, тем было даже лучше. Особенно тем, кого эти летающие псы могли поймать. В темноте-то они наверняка видели не хуже хебефелисов. А передвигались – быстрее.
Растущие везде грибы, а также заросли кустарника, создавали прекрасный фон для крадущейся Карнивен. Фон, на котором её практически не было видно. Слышимость, конечно, подкачала, тут уж поделать ничего было нельзя. На то она и была «неуклюжей кошкой», что порой задевала то одну ветку кустарника, то другую. Периодически был слышен шорох. Это уже была её вина, но не прямой результат её действий. Она пугала какого-то мелкого лесного обитателя. Свою вероятную добычу. Сказывалась охотничья неопытность. С годами она, вне всяких сомнений, сможет стать гораздо более аккуратной. Но не сейчас. Такому не учились за 4 года. Тонкое осязание было необходимо развивать и развивать, чтобы к десяти годам превращаться в опытного хищника, способного научить следующее поколение уже на их ошибках, а не на своих собственных, допускаемых во время совместной охоты.
Чему инстинктивно учились все, даже самые бестолковые креодонты, так это постоянному посматриванию наверх. Привычка, заработанная большей частью фауны Сварога в далёком уже прошлом, в триасовом периоде, когда на деревьях господствовали мантизавры, богомольими лапами хватавшими добычу с деревьев. И хебефелисы исключениями не были. Рефлекторно глаза Карнивен, привыкшей за два года повторять этот жест за своей матерью, искавшие потенциальную жертву впереди, поднимались вверх. Не собирался ли кто-то поживиться за её счёт, превратив охотницу в добычу? Или же на дереве есть что-то более интересное по сравнению с тем, что было на земле? Ответ на оба вопроса долгое время был отрицательным.
Прошло около получаса бессмысленного блуждания по кустам, прежде чем хебефелис, наконец, нашла себе потенциальную жертву. Правда, существо это было весьма и весьма опасным для поимки. Оно было из тех, с кем отнюдь не всегда стоило связываться даже достаточно опытным хищникам. А уж молодой Карнивен – тем более. Но попытка была не пыткой. К тому же, в этом лесу маленькой добычи, которую вдобавок было легко найти и столь же легко поймать, было очень немного. Что уж говорить, подобных видов тут практически не было. Именно такие специфические условия этой экосистемы и дали толчок к развитию будущих верховных хищников всех североамериканских экосистем – постэоценовых креодонтов. Фелисоморфы заслуженно займут своё место в их ряду. Со временем. Пока же хебефелис готовилась к атаке на вечного врага всех позвоночных. Зла столь извечного, что оно, казалось, было специально спущено Сварогом-уетом с небес в самом начале времён только ради того, чтобы как можно сильнее навредить всем тем, у кого был внутренний скелет, а не наружный. Древнее чудовище, к кайнозою значительно сдавшее свои позиции, но по-прежнему достаточно могущественное.
Оно сидело в дупле гриба на не слишком большом от земли расстоянии, осматривая окрестности. Взглядом настоящего их повелителя, властителя и владетеля. Четыре (или пять? Едва ли хебефелис могла разглядеть) пары длинных ног, две из которых безвольно свисали, словно у царя, вышедшего на балкон дворца, дабы оглядеть свою столицу и посмотреть, куда бы ещё послать фискалов. Два креветкоподобных выроста с острыми концами, почему-то окрашенные в красный. Десятки глаз. Туловище, почти идеально округлое. Не узнать это существо было бы весьма и весьма трудно. Оно ведь практически не изменилось за многие миллионы лет. Это был ни кто иной, как гуронский паук Guronorachnus indignus. Сантиметров пятьдесят – семьдесят в длину и килограмм веса. Физические данные, вполне схожие со многими его родственниками. С той лишь разницей, что те предпочитали по большей части древесных жителей. Этот аномалокарид, в свою очередь, больше специализировался на мелких наземных существах. Он вполне мог атаковать даже более крупных созданий – если ему удавалось застичь их врасплох и нанести два-три смертельных удара. Но едва ли бы это сработало в случае с Карнивен сейчас. Если бы она сама не «поддалась» ему, сделав вид, что не заметила, и продолжив путь по прежнему маршруту. Кралась вперёд, смотря на гриб и на еле заметную тень. Когда та увеличилась и резко начала движение, хебефелис подняла голову вверх и тут же отскочила в сторону. Расчёт оказался верным. Гуронорахн действительно атаковал её, видимо, инстинктивно почувствовав, что она двигалась, не замечая его. Это была чудовищная ошибка с его стороны. Карнивен быстро встала в боевую позу, зашипев. Ответом ей послужило боевое стрекотание и направленные прямо на неё выросты. Аномалокарид был гораздо меньше креодонта, но это отнюдь не значило, что он собирался так легко сдаваться. Он и ему подобные никогда не были простой добычей для хищников сходного размерного класса, и даже тех, кто, в принципе, должен был съедать их без особых проблем. Прежде всего за счёт обладания своим смертельным оружием – шипами, способными использоваться как в качестве своего рода шпаг, так и предотвращения прыжков.
Тяжелее всего ему и его подобным было с теми, кто привык на них охотиться и инстинктивно усвоил наиболее лёгкий способ победы над ними. Преимущественно это как раз были молодые креодонты. Они не обладали ещё достаточной силой, чтобы охотиться на млекопитающих этого леса, а ближайших родственников пауков ловить привыкли за годы младенчества, отрочества и юности. Как следствие, были осведомлены об их слабых местах. Достаточно тяжёлым упражнением для примитивных мозгов молодых креодонтов была проекция тактики охоты на одну жертву на другую, но когда это было сделано, особых проблем уже, разумеется, не могло возникнуть. Карнивен убила не одного маленького паучка. Как следствие, встретившись с большим, она, в общем, понимала, как нужно было себя с ним вести. Держаться как можно аккуратнее, как можно дальше от шипов. И постоянно кружить вокруг, меняя направление. А ещё было очень желательно не напороться на шипы. Испытывать на себе, есть там яд или нет, равно как и вообще получать хоть какие-то ранения, Карнивен едва ли хотелось. Поэтому хебефелис вела себя крайне осторожно. Ночных хищников, ей подобных, в лесу было мало, за исключением её сородичей, поэтому торопиться причин у неё не было совершенно. Другого креодонта она вполне могла заметить издалека, а опасностей, угрожавших ей в это время суток, практически не было. Вот и кружила она гуронорахна, ожидая, пока тот выдохнется и она сможет, обогнув его, атаковать, что есть в ней сил.
План работал. Беспозвоночное уставало, у него кружилась голова от постоянных метаний «неуклюжей кошки» туда-сюда, оно всё чаще позволяло нападать на себя, получая чувствительные удары. Карнивен готовилась к финальному прыжку. Ещё чуть-чуть оставалось ей ждать. Аномалокарид готов был сдаться.
Для своего финального манёвра она исчезла за ножкой гриба, дабы окончательно дезориентировать паука. Ей это удалось. Мозг его был значительно примитивнее, нежели её нервный центр, поэтому он потерялся, несколько секунд кружась на месте и недоумённо стрекоча. Хебефелис в этот момент как раз обогнула «ствол» и приготовилась к прыжку.
Вот только она немного опоздала. Гуронорахн поступил совершенно непредсказуемо для неё. Он, почувствовав себя в безопасности после исчезновения врага, понемногу начал пятиться на сам гриб. Не залезать, а именно что пятиться. Креветкоподобные выросты его по-прежнему берегли его от внезапной атаки сзади. Когда Карнивен эту самую внезапную атаку попыталась провернуть, получилась она у неё плохо. Она промахнулась. Там, где она рассчитывала встретить аномалокариса, была лишь голая земля, а само древнее чудище угрожающе застрекотало сверху, отходя всё дальше и дальше, приближаясь к своему убежищу. Более поймать его шансов не предоставлялось. Карнивен была попросту вынуждена отступиться от затеи продолжать бой. Преимущество было за гуронским пауком, это нужно было признать. Она сама себя же и обманула.
Делать было нечего. Приходилось идти дальше. Нельзя было стоять на месте ни в коем случае. Детёныши голодали, сама она ничего не ела уже день или два, у неё почти не было молока. Её одинокий поход всё продолжался. У неё впереди была ещё целая ночь. Ночь, полная неиспользованных возможностей. Лес, в котором она в эту пору была самой настоящей властительницей. Это было её время. Время, когда ей было просто суждено утолить, наконец, свой голод. А когда она придёт в нору, она ещё и детёнышей своих накормит, быть может. Мечты, которые, наверное, могли бы теплиться где-то далеко в уголках её примитивного сознания. У неё самой же было в этот момент только одно стремлений, которое для неё было наиболее важным. Ей хотелось есть. Ночной крестовый поход Карнивен продолжался.

 Отправлено: 03.03.16 09:49. Заголовок: Эпизод II: Высокие с..

Эпизод II: Высокие ставки, Гиенодон. Смеглборн, 3 года.
На следующий день неподалёку от того места, где Карнивен держала детей, на охоту вышел её далёкий родственник. Представитель ещё одного вид креодонтов, которому было уготовано по-настоящему великое будущее.
В отличие от хебефелиса, это был опасный дневной охотник. Он был значительно больше своей родственницы. В длину он достигал более полутора метров, в холке – сорока сантиметров. Лапы его были короткие и стопоходящие, но они редко сгибались в крадущейся походке, как у, например, оксиенид. Тело его было вытянутым, но при этом достаточно массивным, создающим впечатление диковинного полуцилиндра. Хвост был значительно короче, шея – массивнее. Отличалась по форме голова. Она была плоской, причудливым трапециеобразным четырёхугольником. Уши были треугольной формы, но при этом округлявшимися к концу, более всего напоминая уши, пожалуй, псовых. Глаза были слегка сдвинуты ближе ко лбу. Это не обеспечивало полноценную бинокулярность зрения, но значительно увеличивало угол обзора. Сводя глаза вперёд, это млекопитающее могло видеть, что происходило у него в буквальном смысле под носом. Постоянно смотреть так было невозможно, но краткими промежутками делать это было необходимо. Смотреть, что было впереди, было крайне важно для этого вида существ – одних из немногих активных охотников в этом лесу. И одних из самых сильных. Особенно, если дело касалось челюстей. Они открывались градусов на шестьдесят, и смыкались с огромной силой. Потомки этого охотника, первого из рода гиенодонов, Irohyaenodon procimus, сделают это оружие ещё более совершенным. Но и в его вариации, ещё достаточно примитивной, оно было вполне конкурентоспособным на фоне тех же хебефелисов. Так же, как и хебефелисы, ирогиенодоны обладали ещё одним важным отличием: выработанным за миллионы лет эволюции в этих лесах окрасом. У них он был коричневато-чёрный, маскирующий на фоне засохших листьев. Внезапность нападения была важна даже для этого охотника, предпочитавшего свою жертву загонять. Не слишком долго, но всё же загонять. Выносливость не была сильной стороной ни его, ни, справедливости ради, всего его рода в те дни. Но и травоядные бегали недостаточно быстро в те далёкие дни, чтобы ускользать от этого охотника. Одного из самых скоростных в его время, должно заметить.
Любимым временем охоты этого рода были предзакатные часы. Травоядные, перед тем, как погрузиться в подобие дрёмы ночью, были, как правило, достаточно беспечны, а конкуренты уже успевали насытиться и ирогиенодон был избавлен как от соперничества с их стороны, за исключением таких же, как он сам, так и от опасности, грозившей ему со стороны более крупных охотников.
Солнце пробивалось сквозь полог леса, уже далеко не такой разреженный, как, например, в тайге или лесах мезозоя. На небе не было ни облачка. Ра светил ещё отнюдь не так жестоко, как станет светить в не слишком отдалённом будущем. Окрестности в его лучах окрашивались в причудливо-жёлтый оттенок, лишь помогая Смеглборну, молодому ирогиенодону, скрываться от всё ещё относительно внимательных глаз травоядных в зарослях кустарника, разбросанных по лесу то тут, то там.
В отличие от Карнивен, его не связывали никакие взаимоотношения с другими особями его вида. Его первый брачный сезон ещё не наступил, и наступит лишь в ближайший год: будучи крупнее хебефелисов, ирогиенодоны и взрослели куда медленнее – разница достигала года или даже больше. Следовательно, успех его охоты не столь часто становился вопросом жизни и смерти. Но всё равно был им. Есть хотелось всем, а Смеглборн даже не перекусывал уже на протяжении нескольких дней. Крупная добыча ему попадалась и вовсе ещё реже, нежели мелкая. Хорошего обеда он не ел, наверное, уже на протяжении недели. А это значило, что сегодня нужно было поймать хоть кого-то. Хоть маленькую, но всё же добычу. На больший размер едва ли приходилось рассчитывать. Разве что на везение при его поимке. Смеглборн был не то, чтобы истощён, но сегодняшняя неудача могла, в этом сомневаться не приходится, заставить его кормиться гексалацертинами и набирать массу ещё более нескольких недель. Ставки были действительно очень высоки. И он был максимально осторожен, стараясь не спугнуть даже случайно пробегающего мимо таракана или скорпиона. Таковых, к его сожалению, на пути не попадалось.
Передвигался он достаточно быстро, не осматривая каждый уголок леса как можно тщательнее – это была привилегия «неуклюжих кошек», но окидывая всё вокруг взглядом в поисках потенциальной жертвы. Он был настроен поймать кого-то достаточно крупного, чтобы обеспечить питательными веществами свой организм на ближайшие хотя бы несколько дней. Хотя, конечно, наевшись, он мог искать и ещё небрежнее. Отсюда, по большей части, и возникали его проблемы. Неопытность, не позволявшая удовлетворяться синицей в руках на сытый желудок, часто приводила к вынужденному поиску этих самых синиц на желудок голодный. С годами он научится беречь каждый свой шанс, а не только те, которые сулили больше, чем килограмм драгоценного мяса. Но пока что до этого, разумеется, было ещё очень и очень далеко. Ему предстояло не раз сильно ошибиться, чтобы в итоге стать достаточно опытным хищником, грозой мелкой живности в этом лесу. Возможно, одна из этих ошибок произойдёт как раз сегодня.
А, быть может, и не произойдёт. Во всяком случае, едва ли примитивный мозг ирогиенодона позволил бы ему прогнозировать неудачный исход для себя в процессе любой охоты. Пораженческие настроения – это, в общем и целом, совершенно не то, что свойственно отсутствию разума. За этим вам лучше обращаться к хомозухам или гекатонхейрам будущего, нежели к этим примитивным охотнкам эоцена.
На относительно пустом участке леса паслось стадо древних лесных непарнокопытных, промарготериев Promargotherium minor. Существа эти, дальние родственники «древних зверей», палеотериев Германоафрики, выделялись на фоне большей части травоядных Северного полушария одной весьма примечательной особенностью – большим размером. Тирания рапторексоидов, весьма характерная для большей части эоценового всепланетного леса, здесь, видимо, была не столь могущественной, и маленькие травоядные потихоньку начинали увеличиваться, становясь всё больше и больше. Олигоцен, период, когда их царство придёт, был вовсе не за горами. Но вместе с ними подрастали и охотники, стремившиеся не отставать в размере от потенциальной добычи.
Промарготерии были предтечами будущих носорогов, гигантов североамериканских, да и не только североамериканских, равнин. Хотя по строению их тела едва ли можно было подобное сказать. В холке они едва достигали сорока сантиметров, а в длину не превышали метра с тремя четвертями. Весили, конечно, килограммов под пятнадцать, но, по сравнению с их огромными потомками, это был совершенный мизер. На ногах их уже формировались копытца, но сами ноги при этом были стопоходящие. Здесь наблюдалось значительное различие с теми же палеотериями, обусловленное относительной массивностью и большим весом промарготериев. Их тело было крупным, коротким и бочкообразным, хвост проходил частичную редукцию, шаг за шагом превращаясь в то, что хомозухи будут называть «хвостиком». Шея была толстой, приспособленной для поддержания на весу головы. Сама голова не поднималась вверх очень уж высоко. В этом определённо угадывались некоторые черты потомков промарготериев. Только немногих, кнечн, но угадывались. По внешнему виду голова не слишком отличалась от головы палеотерия. Скруглённый по концам квадрат, без вытянутой верхней губы, с не слишком большими глазами, толстой черепной коробкой и навострёнными ушами. Мозг был не то, чтобы большой. Куда там! Он был маленький на фоне такового у примитивных лошадей. Центры, отвечавшие за осязание и слух, были весьма развиты, но всё остальное было маленьким и уж тем более едва ли прогрессивным. Упрекнуть в невнимательности промарготериев определённо было нельзя. Но и сказать, что они понимали, что делать с продуктами своей внимательности, было, конечно, весьма и весьма трудно. А описывалась схема их поведения в одном сложном слове: «бей-беги». Или второй частью пословицы «дают – бери, а бьют - беги», которая, пожалуй, подходила здесь даже в большей мере.
Ветер Смеглборну благоприятствовал. Своим отсутствием – так уж точно. Если бы он дул ему в лицо, конечно, было бы ещё лучше, но тут уж поделать было нечего. Хорошо ещё, что не в спину промарготериям, иначе бы те точно его учуяли в то время, пока его глаза, сведённые вперёд, изучали их, определяя слабую особь. Вот тут молодая самка, вот тут самец в самом расцвете сил, вот тут детёныш… А вот прихрамывающая особь с видимой травмой на левой задней лапе. Что ж, это определённо был знак ему. Слегка присев, ирогиенодон подготовился к спринтерскому забегу. Он поджидал, пока большая часть промарготериев повернётся к нему хотя бы боком. На маленьких дистанциях даже слабое зрение могло сослужить хорошую службу.
Когда же, наконец, он инстинктивно почувствовал, что его манёвр имеет все шансы на успех, он резко рванул с места, коричневой молнией вырвавшись из кустарника. Его заметили отнюдь не сразу. А когда заметили, было уже слишком поздно. Острые когти его передних лап вцепились в хребет намеченной цели. Стадо побежало с места, включая ту особь, в коорую ирогиенодон и вцепился. Она явно не собиралась сдаваться. Как, впрочем, и хищник. Схватка шла не на жизнь, а на смерть. Смеглборна она могла обречь на месяцы голодания, а его добычу – на погибель. Промарготерий вилял туда-сюда, стараясь сбросить с себя креодонта. Но тот крепко в него вцепился передними лапами, задними стараясь как можно чаще касаеться земли, дабы замедлить скорость, с которой его несло вперёд по подлеску. Вместе с этим он медленно карабкался по хребту промарготерия, подбираясь всё ближе и ближе к заветной глотке. Конечно, жертву это радовать не могло. Как и то, что она уставала, а хромаяющая нога не давала разогнаться до должной скорости, чтобы сбросить с себя ирогиенодона. Обречённость не настигала её, но конечности с бега переходили на быстрый шаг. А уж плестись по этой земле вовсе более было не суждено промарготерию. Креодонт должен был убить его раньше, чем это случится. Острые челюсти готовились к смертельному укусу шеи. Огромная мощь, с которой смыкались зубы Смеглборна, не должна была оставить несчастному примитивному носорогу никаких шансов на выживание.
Но вот вышла незадача – в игру вмешались, нежданно-негаданно, высшие силы. Не семья Сварога-уета вдруг решила проявить милосердие и забрать промарготерия живым на небеса, конечно же, но «птица» из механического приспособления выскочила, конечно же, крупная. Это был один из многих представителей правящей династии всепланетного эоценового леса. Теропод, рапторексоид, потомок гастотера и местный доминирующий хищник, самое крупное существо из здесь живущих, если не считать огромных растений. Древний гуронский правитель, Guronorex paleos. Высотой со среднестатистического гекатонхейра – на два с лишним метра поднималась его огромная голова с формирующимся желтоватым клювом на зубатых челюстях, узкими, стеклянными, совершенно бесчувственными глазами, обрамлёнными красной сморщившейся кожей, и буроватым оперением. Длина его была ещё больше – под три метра. Значительную часть её составлял хвост. Тело, яйцевидное, расширяющееся по направлению к хвосту и сужающееся по направлению к шее, окрашенное в зеленовато-коричневый цвет. Не слишком большие, но вполне способные хватать что-то передние лапы. Колонноподобные, мощные, почти неоперённые ноги, один удар которых вполне мог попросту разбить голову попавшемуся, что называется, под горячую лапу их хозяина, маленькому существу, которое зазевалось на лесной тропинке и не заметило курсирующего по своему ежедневному маршруту охотника.
Вся эта громада весила чуть меньше тонны при том, что передвигалась весьма и весьма быстро по рамкам того периода. А учитывая то, что на одном из участков изобильного раннеэоценового леса кормилось двое-трое таких колоссов, стоило ожидать смертоносного удара в любой момент. Об этом забыли как добыча, так и охотник. Смеглборн уже мог предвкушать, как его морду забрызгает сладкая, тёплая кровь жертвы, как захрустит и, быть может, сломается кость позвоночника, как зубы его перебьют трахею промарготерия. Однако его оборвали. Грубо вмешались и оборвали. Ранний эоцен, может, и был раем, но уж точно не для всех и уж точно временным. До той самой поры, пока на горизонте не появится кто-то, кто сильнее, ловчее или же обладает более острыми зубами. В случае ирогиенодона появился тот, кто был массивнее его. Тот, кто долго ждал своей очереди, кто долго выслеживал свою добычу, кто наблюдал, пока другой охотник её измотает. А теперь просто пришёл и забрал то, что ему принадлежало по праву силы.
Удар ноги пришёлся в правое плечо промарготерия. Смеглборн, ослабивший ненадолго хватку перед этим, отлетел в кустарник. Послышался рёв боли. Ирогиенодон, видимо, сломал себе пару костей после не совсем удачного падения. Возможно, он даже легко отделался. Учитывая то, что промарготерий в этот момент уже испускал последний свой вздох. Несколько кувырков через себя явно грозили ему парой-тройкой ушибов и усугублением перелома на той конечности, которая и без того хромала. Его не ждало ровным счётом ничего хорошего. В будущем. Если бы он гипотетически выжил. Но ему не суждено было протянуть и нескольких секунд. Потому что, сбив его с ног, гуронорекс нанёс свой второй и смертельный удар, впившись мощнейшими зубами в череп и, сдавив его челюстями, раздробив. Острые «колышки» прошли сквозь мозг, как ножи сквозь масло. Можно было с полной уверенностью заключить, что шансов на выживание у промарготерия не было никаких. Его, убиваемого на протяжении нескольких десятков минут волочения на себе ирогиенодона, убили за несколько секунд. Одним укусом. Обладай он разумом и живи он ещё, ему определённо стало бы крайне досадно из-за всего того, что с ним происходило и произошло. Но, быть может, к его счастью, ни то, ни другое, более не представляло для него даже самой, что ни на есть, отдалённой перспективы.
А вот Смеглборну могло стать обидно до сих пор. Но он предпочёл совершенно другой образ поведения. Он решил выжидать, пока гуронорекс закончит со своей трапезой. Он был очень, очень терпелив. Да, скорее всего, не ему одному придёт в голову подождать конца трапезы. Возможно, придётся сражаться. Но есть хотелось. А промарготерий, даже обглоданный практически до костей огромным тероподом, определённо был не самой недостойной схватки за него добычей. Хотя бы потому, что от него оставались ещё эти самые кости. Ценнейший источник множества полезных веществ, а самое главное – относительно вкусного мяса, они хранили в себе. Это был костный мозг, излюбленное лакомство абсолютно всех хищников. Тех, разумеется, что могли его извлечь. А ирогиенодон мог. Его челюсти, равно как и челюсти его родственников, войдут в историю Сварога, как одни из, пожалуй, самых мощных и устрашающих. Его зубам было ещё очень и очень далеко до зубов его потомков, но наверняка и их должно было ему хватить. Хватило бы терпения. Сначала дождаться, когда теропод закончит поглощать отнятную в нечестном бою, если то, что произошло, вообще можно было назвать боем, добычу. Потом отогнать других желающих поживиться за счёт Смеглборна. И, наконец, превозмогая боль, подойти к вожделенным костям, перегрызть их и получить порцию корма на ближайшие несколько дней. Потом, правда, придётся перейти на куда менее приятную добычу. Пара переломов, разумеется, скажутся на его охотничьих качествах в ближайший месяц. Со временем, быть может, он поправится, вернётся в практически прежнюю форму. Но пока что придётся питаться тем, что он сможет добыть с больными лапами. Тараканами. Пауками. Чем-то ещё более мелким, возможно. Выживать, подбирая крохи со стола изобилия. Но он справится. Его примитивный мозг исключал любой другой вариант Что ж, в этом определённо были свои преимущества.
Он прилёг в зарослях кустарника, ожидая, пока закончит с едой теропод. Солнце медленно клонилось к закату.
Эпизод III: Ночь темна перед рассветом. Карнивен, 4 года.
Ночь всё приближалась к своему концу. Самка хебефелиса на протяжении уже нескольких часов сновала по подлеску в поисках любой возможной добычи. Она была голодна. А что было самым важным, так это то, что голодали ещё и её маленькие детёныши. Самым важным – и самым, на данный момент, страшным для неё. Карнивен могла перенести многое. Более того, можно было совершенно точно утверждать, что для неё удача или неудача в эту ночь не будет значить практически ничего. Молодой организм, который переживал и более трудные стрессы, вроде охоты во время беременности, вполне смог бы справиться с подобным испытанием. Но она рисковала своими детьми. У неё переставало вырабатываться молоко. Потомство хебефелисов к такому не привыкло. Сезонность климата ещё не пришла в их жизнь, им требовалась постоянная норма драгоценного питания каждый день, вне зависимости от удач ии неудач на охоте матери. Но она была истощена. Перерабатывать в молоко было попросту нечего. Исход, в случае продолжения провалов Карнивен, был очевиден и плачевен. Сегодня она могла совершить свою последнюю ошибку. В следующий раз самый слабый из детёнышей умрёт, и через одну ночь она обнаружит его хладный трупик, который придётся выносить из норы, дабы он не привлёк к их жилью местных падальщиков, мелких или крупных хищников, коих в округе всегда было в избытке. Допустить подобное она, разумеется, не могла.
Но, как назло, ей практически ничего и никого не попадалось. Пара червячков, которыми она заморила своего червячка, явно была не в счёт. Аномалокаридов после недавнего случая она старалась избегать, отходить от них как можно дальше. Уже столь примитивный мозг, как у неё, вполне мог запоминать, с кем можно связываться, а с кем не стоит. Во всяком случае, пока ощущалась нехватка опыта что охоты, что схваток с равными себе по рангу плотоядными существами. Пауки всего леса могли бы вздохнуть спокойно, если бы до них подобную информацию кто-нибудь удосужился довести. Но пока этого не происходило, приходилось им относиться к этой самке так же, как и ко всем остальным хебефелисам в округе. Если ситуация благоволила – можно было бы попробовать съесть. А если нет – необходимостью становилось спрятаться в своём дупле как можно дальше, стараясь не связываться с теплокровной, более крупной, более мобильной охотницей.
Ни детёнышей других млекопитающих, ни самих их, ни даже протостад травоядных не было видно. Подобное выглядело самым настоящим издевательством над бедной голодной матерью, которая уже целую ночь искала и не могла найти пропитание для себя, а в перспективе – и для своих ещё нерождённых детёнышей. В изобильном лесу нечего было есть. Парадоксально, но факт. Такова уж обманчивая природа тропических лесов, этих маленьких раев, которые на поверку оказываются самым настоящим адом для своих обитателей. Иные типы лесов в этом плане, конечно же, гораздо честнее. Они, будучи также отнюдь не Эдемами, хотя бы не скрывают своей жестокой сущности. И лишь всепланетный эоценовый колосс заманивает к себе сладостью яблок, которые в итоге оказываются или прогнившими, или и вовсе червивыми. А поскольку есть больше нечего, то приходится «наслаждаться» отвратительным послевкусием борьбы за выживание. И, как можно убедиться на примере Карнивен, всякий, кто только попробует завести детей, обречёт себя на самую тяжёлую участь из всех. На участь постоянной ответственности. Не совсем осознанной, но явной, постоянной, выматывающей и уничтожающей. Хебефелис могла бы порадоваться, что у неё ещё недостаточно развитый мозг для получения самых разнообразных психологических травм, связанных с потерей детёнышей, в том случае, если бы он был достаточно развит. Счастье порой совершенно незаметно.
А порой – оно мелькает перед глазами и само по себе ходит по подлеску, дразня взор, а заодно и вкусовые рецепторы, манящей близостью. И без того крадущаяся походка лесной убийцы стала ещё более аккуратной. Она отошла в кустарник, едва ли не облизываясь от ожидания, когда, наконец, почувствует вкус крови на губах. Буквально в нескольких метрах от себя она наткнулась на примитивного мультитуберкулята, наследства мезозойской эпохи. Для грызуна, чью роль он играл в этой экосистеме, он, конечно, был слегка крупноват. Даже, можно сказать, огромен. Если не брать в расчёт капибар и им подобных титанов, конечно, а сравнивать с обычной мышью или крысой. Вот на их фоне восемьдесят сантиметров в длины и порядка двадцати в холке, а также килограммов девять веса выглядели внушительно, если не колоссально. По виду же этот мультитуберкулят, ародент Arodent major, не сильно отличался от своих земных визави, или же тех самых раздражающих обитателей жилищ хомозухов, что ухитрились опустошить значительную часть Европы в сумеречный рассвет её истории. Серо-коричневая шёрстка покрывала всё тело. Длинный хвост ещё не оголился полностью, но определённое продвижение в сторону редукции как шерсти, так и его размера определённо наблюдалось. Это отрицать было, пожалуй, едва ли возможно. Туловище было вытянутым, с начинавшим формироваться утолщением заднего пояса конечностей. Вот ноги у ародента были сравнительно маленькие. Но он столь перебирал ими быстро и неуловимо для глаз. Он, казалось, плыл, или даже почти летел на них по подлеску. На короткой шее держалась крупная голова. Она ещё не приобрела каких-то уникальных черт, что были характерны только для конкретных групп его потомков. Короткие, закруглённые уши были практически незаметны, черепная коробка – не слишком велика. Челюсти не превратились ещё в могучее оружие, способное разгрызть многие весьма твёрдые материалы, например, кирпич. Не стали они и треугольными, сужающимися к концу. Нос не был ещё маленькой и толстой точкой, заметной своей розоватостью на оне остальной морды, но подвижки к этому уже были. Глаза не смотрели по-крысиному. У них был взгляд, характерный для зрительных органов всех примитивных млекопитающих, хотя мультитуберкулят, переживших процентов восемьдесят предков и родственников ныне живущей фауны, примитивными едва ли было возможно назвать.
Ароденты были самой частой добычей хебефелисов. Они не были слишком крупными, чтобы оказывать действительно серьёзное сопротивление, слишком стремительными, чтобы попросту убегать от охотников, слишком маленькими, чтобы на них не обращали внимание. Да ещё и не обладали никакими дополнительными средствами обороны, представлявшими угрозу для хищников. На первый взгляд. Ибо ничто в этом лесу не было таким простым, как могло показаться. Карнивен не знала многих премудростей охоты, но вот мультитуберкулят выучила уже достаточно хорошо, и прекрасно понимала, что даже с ними стоило вести себя как можно более осторожно. У них был хороший слух и чувствительный нос. Более того – рядом с самками, как правило, держались самцы, и оборонялись пары от хищников зачастую совместно. Здесь раскрывалась, пожалуй, самая большая проблема, создаваемая ародентами для охотников. Отвага. Как ни странно, эти существа боролись до последнего вздоха в буквальном смысле этого слова. Даже разодранные на куски, они ещё пытались оказывать сопротивление. Эта традиция сохранялась ими уже многие миллионы лет и сохранится в далёком будущем. Так что если вы скажете хомозуху, что он «храбр, как крыса», быть может, он на вас и не обидится. Вдобавок к этому, мультитуберкуляты часто первыми бросались на хищника, если замечали его, стараясь шокировать и навсегда отвадить от нападения на себя, свой род и своих детёнышей. Карнивен пару раз таким образом уже ловили в кольца, из которых она с огромным трудом вырывалась. Тем самым внушили привычку действовать как можно более осторожно. С каждым сантиметром она пыталась красться всё тише, всё незаметнее. Но это не помешало ароденту встревожиться, когда дистанция стала критически близкой, и начать вести себя обеспокоенно, когда шелест сухих листьев прекратился. Он начал водить головой по сторонам, выискивая в зарослях кустарника подозрительный силуэт, дабы подготовиться к нападению или атаковать самостоятельно, если не возникнет сомнений в том, что именно эти очертания принадлежат охотнице или охотнику, что собирался его съесть. Испуганно самец издал тревожный писк. Очевидно, давал сигнал самке: либо идти к нему, либо тоже насторожиться.
Карнивен сжалась в пружину. Она понимала, что это её последний шанс, что не будет более у неё возможности сохранить жизнь свою потомству. Ароденты могли сражаться отважно. Но хебефелису было нечего терять. Малейшая ошибка, малейший просчёт – и всё будет кончено для одного из её детёнышей. Этого допустить она никоим образом не могла. Поэтому готовилась биться до последней капли крови. Природа предоставила ей великолепный шанс. Не воспользоваться им было невозможно.
Мускулы, спрятанные под густой чёрной шубой, разжались. Она прыгнула как можно дальше, мгновенно на одну третью сократив расстояние между ней и мультитуберкулятом. Ещё три шага – и он развернулся на неё, готовясь к схватке. Последний прыжок – и она сбила его с ног. Они слились в единый клубок. Во все стороны брыгала кровь, летела выдранная клоками шерсть. Самка ародента, прибежавшая на шум схватки, пыталась вмешаться, но бесполезно. Уже слишком велик был шанс задеть ударом не охотницу, а самца. Самца, что до боли прокусывал кожу нападающей на него. Карнивен рвала его когтями, раздирая нежную плоть. Она сражалась яростно, как никогда до этого. Она била его лапами по голове, по туловищу, по шее, по ногам, сама при этом страдая от его атак. Она шипела, и на неё шипели в ответ. Зрелище было пренеприятное. Самка мультитуберкулята ещё раз попыталась вступиться, но её лапа нанесла удар самцу, а хебефелис в пылу боя царапнула когтями и её, заставив отойти в сторону, смиренно ожидая исхода борьбы, а затем и вовсе сбежать, оставив партнёра в одиночестве. Трудно было её за это осуждать. Инстинктивно она чувствовала, что самец обречён, а собственная жизнь была для неё всё ещё гораздо важнее, нежели перспектива остаться рядом с хебефелисом, которая сначала будет обгладывать его труп, а потом и за неё примется. Нет, ей определённо нужно было уходить отсюда, и как можно скорее. Сражение входило в эндшпиль. Карнивен уже не просто шипела, она, казалось, рычала от боли. Но продолжала биться. Ведь рано или поздно чаша весов должна была склониться в её сторону. Она чувствовала кровь. Тёплую, живую, лившуюся из ран и запекавшуюся на теле кровь. Как свою, так и соперника. Причём она явно пострадала меньше. Она двигалась по-настоящему молниеносно, необычайно быстро для своего вида, не оставляя мультитуберкуляту никаких шансов. Ей оставалось только ждать, наносить всё новые раны, при этом уклоняясь от зубов ародента. Он уже двигался медленнее, она уже, наконец, отцепилась от него, кружа вокруг и периодически нападая. Наконец, спустя минут двадцать Карнивен прыгнула ему на спину, нанося удар за ударом по челюсти, пытавшейся захватить её лапу, полностью деморализуя жертву. Самцу удалось сбросить её с себя, но лишь затем, чтобы она следом в очередной раз набросилась, повалила его на бок и, после недолгой борьбы с и без того пострадавшим передним поясом конечностей и зубами, пытавшимся вцепиться ей в шею, перегрызть ему глотку. Ещё несколько минут он бился в агонии, но затем вовсе стих. Хищница торжествовала. У неё появилась еда, у неё появится молоко. Детёныши Карнивен сегодня определённо не останутся голодными, и, быть может, никто из них даже не умрёт. Ибо она начинала поедать мёртвого мультитуберкулята. Свою долгожданную и выстраданную в полной мере добычу.

 Отправлено: 03.03.16 09:50. Заголовок: Эпизод IV: Надежда д..

Эпизод IV: Надежда для новичков. Осмомах, шесть лет.
Пока хебефелис брела по направлению к своей норе, сытая, потрёпанная, с запёкшимися пятнами крови на шубке, которые предстояло отчистить днём, в лесу начинало светать. Близился новый день, а вместе с ним появлялись и совершенно новые охотники. Те местные жители, что предпочитали кромешной ночной тьме, в которой хорошо видели только хебефелисы, пауки и, быть может, ароденты, и ласковому дневному свету, что вполне мог стать убийственным, если под его прикрытием прятался хишник, сумерки. Два-три часа до рассвета и час после него.
Занималась заря. Из своих укрытий, сделанных в стволах деревьев – больше в этом лесу материалов не находилось – выходили предвестники начала новой борьбы.
Они отличались и от ирогиенодонов, и от хебефелисов. Отличались практически всем – строением, особенностями поведения, охотничьими повадками. Даже выбор добычи – и тот у них был совершенно другой. Что, в общем, было вполне характерным для всех хищников сумерек. Они подбирали остатки за убийцами ночи и накрывали стол для тех, кто придёт вслед за ними днём. Они жили крайне недолго в эволюционных масштабах. Потому что во времени охоты были жёстко ограничены, и каждое следующее их поколение было вынуждено либо вымирать, либо расширять границы своего бодрствования либо за счёт времени, когда на небосклоне светила Исида, либо за счёт периода путешествия Ра по миру сущему. А пока у них было три-четыре часа, они были вынуждены расходовать их максимально рационально. Выживал тот, кто учился этому быстрее. Проигравшие слишком быстро становились историей, вспыхивая в палеонтологической летописи – и сразу же угасая.
Но те креодонты, что в эоцене были оттеснены своими собратьями сюда, в нишу сумеречных охотников, подобным явно заниматься не собирались. У них были совершенно другие цели и задачи. Этим видам было суждено доминировать и жить, а никак не прозябать и выживать. Это были махейродины, группа острозубых млекопитающих совершенно новой для своего класса формации, хотя при этом совершенно не новой для Сварога. Ей было уже много десятков миллионов лет, но в кайнозое этот велосипед изобретали впервые. И, вполне возможно, в этот раз получилось лучше всего.
По подлеску трусило странное существо. Издалека оно напоминало хебефелиса. С той лишь разницей, что шерсть у него была значительно менее густой, более похожей на таковую у ирогиенодона, а расцветка была не чёрной, а серо-коричневой, идеально приспособленной как раз для этого времени суток. Хвост у существа был короткий, с незначительным волосяным покровом. Тело – вытянутое, но при этом, вероятнее всего, не слишком гибкое. Ноги – небольшие и массивные, с острыми коготками на лапах. Мускулистая, однако не очень длинная шея поддерживала на весу голову – главную гордость рода, к которому существо и принадлежало. Рода первых саблезубых млекопитающих Сварога и первого его вида, протомаходонта удивительного Protomachodontus magnificiensis. Главным видимым носителем этой гордости были восьмисантиметровые клыки-сабли, выдававшиеся из продолговатой, но тонкой челюсти. Глаза были суженными, с ярко светившимися в полумраке жёлтыми зрачками, ушки едва было видно из-под гривы. Достигало существо в длину более метра, а весило около двенадцати килограммов. Не гигант, но для него и не был важен размер. Он брал внезапностью, скоростью, быстротой, а никак не выносливостью или силой. Главной заботой его была прежде всего незаметность, и ступал он по листьям очень аккуратно. По показателю неслышимости с ним мог сравниться, разве что, хебефелис.
Этот самец протомаходонта, впрочем, периодически ещё совершал не совсем разумные поступки, а быть точным – совсем не рассчитанные шаги. Не умел ещё он делать этого на ходу. Неторопливо красться, как та же Карнивен – всегда пожалуйста. Но в сумерках такой стиль охоты был попросту неприменим. Следовательно, необходимо было акуратно ступать, и, вместе с тем, передвигаться быстро. Шестилетний хищник уже давно вышел из-под крыла матери, и, прожив шесть лет, доказал, что может добывать еду вполне эффективно. Но подлинное мастерство достигалось отнюдь не так быстро. Требовались ещё годы и годы, чтобы этот протомаходонт стал профессиональным убийцей, а не скромным подражателем, искусно имитировавшим выученные и отточенные предыдущими поколениями приёмы. Только под конец своей жизни он достигнет совершенства и, быть может, даже найдёт свой новый, более эффективный, нежели те, что вырабатывались десятками лет, способ поимки добычи. Пока же приходилось внимательно озираться по сторонам из-за каждого произведённого шороха. Обычно в этом случае на расстоянии пары десятков метров кто-то начинал волноваться. Травоядные в этом лесу были, надо заметить, страшно пугливы. Это было неудивительно. При таком количестве опасностей хочешь, не хочешь, а начнёшь беспокоиться даже от того, что листочек-другой упал на землю. И побежишь вдаль, убегая от смерти. Но, вместе с тем, провоцируя добычу подобным образом, хищники очень часто выявляли её настоящее местонахождение, преследуя долгое время и настигая.
Вот только у Осмомаха времени этого не было вовсе. У него были только лишь пара часов до рассвета и пара часов после, да ещё несколько десятков минут после заката, между которыми находился период совершенного и абсолютного безрыбья для этого охотника, во время которого и какой-нибудь таракан будет сладкой закуской. Поэтому он зорко озирался по сторонам: не найдётся ли где-нибудь невнимательного травоядного, не залёг ли кто из ночных жителей в нору, которую глаз протомаходонта мог обнаружить, и не слишком ли заметно вставали на ноги дневные обитатели? Или же такие, как он, сумеречники, быть может, проявляли вопиющую неосторожность, хотя инстинкты подсказывали им, что за шум в подлеске последует немедленное и очень жестокое наказание, вплоть до высшей меры? Пока ни одних, ни других, ни третьих в округе не наблюдалось. Саблезубый продолжал поиск.
Минуты тянулись быстро, уходя одна за другой. Полумрак сменялся предрассветной синевой, ясно давая понять Осмомаху, что его время уходит, что нужно как можно быстрее уже заканчивать с нахождением добычи и начинать охоту. Инстинктивно протомаходонт ускорял свой шаг, стараясь покрыть как можно большую часть своей территории. Вокруг начинал подниматься шум. Тишина и скрытность ночи сменялись звуками дня. Всепланетный эоценовый лес понемногу просыпался, с каждой секундой всё усложняя вызов, брошенный им саблезубому.
Однако Осмомах и не помышлял о том, чтобы сдаться, лишний раз заставляя нас подумать о преимуществах примитивного на первый взгляд мозга. Он всегда бился до конца, и не просто так он прожил шесть лет в этом ласковом аду. Обыкновенный новичок столько бы, вне всяких сомнений, не протянул. Многообещающий же новичок эволюционной борьбы внушал куда больше надежд. И он шёл всё дальше и дальше, покрывая одну сотню квадратных метров своей территории за другой, пока, наконец, не набрёл на то, что так долго и так безуспешно искал. Ему попалась его долгожданная потенциальная добыча.
Был это, конечно, не самый лёгкий вариант из всех. Не самый безвредный, не самый безопасный. В равной степени, впрочем, не самый худосочный или маленький. Хруким зубам Осмомаха, не привыкшим разгрызать кости, было чем поживиться. Но сначала нужно было убить эту жертву, не пострадав при этом самому. А жертва на этот раз попалась действительно очень необычная для нас, хотя протомаходонты к этим существам за годы сосуществования в убийственном раю эоцена привыкли и даже, быть может, научились их готовить – правильно устраивать засады, правильно обрывать жизни, выбирать самые вкусные куски плоти, пока не пришёл ирогиенодон, или же гуронорекс.
Этой добычей было одно из немногих копытных млекопитающих Сварога, что жили за пределами Южной Америки. Появилось оно очень рано, гораздо раньше своих собратьев, и с тех самых пор было обречено жить в видовом одиночестве, в окружении хищных зверей и травоядных крокодилов, не будучи при этом ни добычей, ни охотником. Доисторический свин, далёкий-далёкий предок домашних животных хомозухов, прапредок одной из самых чудовищных, могущественных и героических династий Новой Эры, суфодонтид. Не самое угрожающее, но и не самое милое существо эоценового леса. Древняя хищная свинья, Archeosufus carnivorous. Первый вид своего рода, первый род своего семейства. Выглядел он в те годы ещё весьма и весьма безобидно, не более ужасно, чем кабаны европейских лесов Земли. К тому же, он был гораздо меньше, чем они. В длину археосуф достигал где-то метра двадцати сантиметров, а в холке едва превышал тридцать. Весил килограммов двадцать, и телосложением отличался весьма и весьма массивным. Комично смотрелись ещё тонкие и высокие ноги, отчасти похожие на конечности наших свиней. Но, в отличие от тех, на них были ещё не полноценные копыта, а копытоподобные когти, не прошедшие полной трансформации. Заметную редукцию по сравнению с протокопытными прошёл хвост, понемногу начавший превращаться в хвостик. Зато тело, как и у потомков, выделялось своими габаритами, будучи при этом практически бочкообразным. От идеально круглой формы его избавляло некое подобие горба – ближе к плечам позвоночник резко выгибался, образуя маленький, пологий треугольный выступ, из которого на переднем конце вырастали шея и, практически сразу, голова, поддерживаемая мощными мускулами. За счёт них же производилось открытие и резкое закрытие чудовищной, достаточно длинной челюсти, зубы в которой были зубами уже далеко не травоядного, но всё ещё не хищного существа. Острые клыки из неё пока ещё не выдавались, но когда археосуф разевал пасть, они угрожающе показывались всем вокруг, демонстрируя, у кого здесь силы больше. На этом монструозном фоне совершенно невнятно смотрелись достаточно узкие глаза, толстый череп, в котором оставалось слишком мало места для головного мозга, и дёргавшиеся ушки. Не обладала древняя хищная свинья и волосяным покровом, способным вселить ужас в исследователей будущего, и тем более, в хищников настоящего. Под коричневой тонкой шерстью была явно заметна серая кожа. Годился этот покров разве что для маскировки, но, разумеется, не более того. И то, протомаходонт с лёгкостью его раскусил.
Осмомах готовился к резкому старту и прыжку. Необходимо было застигнуть соперника врасплох, дабы тот не успел развернуться к креодонту лицом и нанести ответный удар своими мощными зубами. Ибо таковой для охотника был с весьма большой вероятностью смертелен. Он крался вокруг древней свиньи, вычисляя, куда она повернётся, мирно выискивая еду в подлеске, в следующую секунду. Он кружил по зарослям кустарника, которые, весьма кстати, практически полностью окружали полянку, на которой пасся археосуф. Таким образом Осмомах готовился к нападению. Максимально быстрому и максимально успешному. Есть хотелось. И очень сильно. Как и всем в этом лесу, где изобилие означало лишь постоянный, хронический голод, стремление с каждой секундой насытиться всё сильнее и сильнее, поймать всё больше и больше добычи.
Наконец, ветер подул в его сторону, принося с собой не самый приятный запах жертвы. Хорошо, что не доносил до чувствительного нюха оной аромат Осмомаха. И на том, что называется, можно было бы «спасибо» сказать. Сам протомаходонт находился справа от археосуфа. На полянку пробивались первые лучи восходившего солнца. Время охоты «сумеречников» заканчивалось. Для креодонта это значило только одно. Ему нужно было нападать сейчас – или никогда. Ибо тот же гуронорекс вряд ли нежился рядом со своим наземным гнездом. Он тоже рыскал по этому лесу. Не хотелось бы сейчас наткнуться на такого сильного конкурента. Совершенно. Поэтому, слегка присев, согнув лапы, хищник приготовился к атаке.
В этот момент ветер резко переменился, и археосуф учуял его. Казалось, песенка протомаходонта спета, но тот будто этого и дожидался. Первые несколько секунд замешательства свиньи сыграли против неё. Едва почувствовав, что ветер дует ему в спину, Осмомах атаковал, выпрыгнув из зарослей и прыжком повалив свою жертву с тоненьких ног, предоставив эволюции возможность подумать об их необходимости и целесообразности в принципе. Нельзя сказать, что та совершенно не сопротивлялась. Вовсе нет. Щёлкавшие челюсти не давали Осмомаху приблизиться к шее, а когтекопыта при неосторожном приближении нанесли ему болезненный удар. Он был вынужден совершить прыжок через свинью. Успешный, или нет – сказать достаточно трудно. Та чуть не встала с ног, благо, что протомаходонт успел когтями вновь пригвоздить её к земле – тому способствовало массивное и выдававшееся вперёд тело. С другой стороны, креодонт оказался в выгодном положении. Он был обезопашен от челюстей, равно как и от ударов лап. Положение у него было такое, о котором сказать, что оно было выигрыщным, значило ничего не сказать. Это была победа.
Вот только вокруг начал раздаваться рёв дневных хищников. Просыпались ирогиенодоны и гуронорексы, давая знать о своём возвращении на поле доисторической битвы. А это значило только то, что протомаходонту нужно было торопиться. И он, чего уж там, действительно заспешил. Удар за ударом, лапы его рвали кожу, разрывали тело археосуфа, пока тот не устал биться и уже не мог оказать сопротивления. Тогда, улучив момент, пока свинья расслабится, и прижав забившуюся голову к земле, протомаходонт аккуратно погрузил свои клыки в плоть шеи первого из энтелодонтов, медленно его убивая. Последний вздох – и добыча была мертва. Осмомах приступил к её медленному поеданию.
Не обглодав и пол-туши, он был вынужден удалиться. С каждой секундой светало всё сильнее, всё быстрее, к тому же, чем дальше он углублялся в туловище своей жертвы, тем больше был риск повредить клыки. Да ещё и мясо было достаточно жёстким, оно окончательно лишало саблезубого возможности съесть много, столько, сколько требовал его желудок. Но частично насытиться ему вполне удалось, и задача на сумерки определённо была выполнена. Оставалось добраться до уютной норки и заснуть до заката, после чего вновь можно будет искать охотничьего счастья. Быть может, с более мелкой, а, быть может, и с более крупной добычей. Тут уж как повезёт.
На место недавней брани быстро прибыли желающие покормиться падалью. Как и все существа в этом странном лесу, они были по-своему уникальны. Необычный эволюционный эксперимент. Млекопитающие с перепонкой между крыльев. Маленькие, не больше двадцати пяти сантиметров в длину, наверное. И весили едва ли больше пары килограммов. Но передвигались они стайками по двадцать-тридцать особей, которые производили впечатление на множество здешних охотников, отпугивая тех от своей же добычи. Осмомах слишком быстро управился, чтобы они застали его на месте и отпугнули то ли своим количеством, то ли своей причудливостью, ибо не представляли собой они ничего, на первый взгляд, опасного. Крошечные тельца, покрытые коричневой, как и у археосуфа, шёрсткой, только чуть более густой и чуть более яркой. Маленькие лапки, предназначенные для передвижения по деревьям. Милая белого цвета мордочка с широкими глазами и чёрным носом, а также достаточно крупными, но, как правило, прижатыми к голове, ушами. Но в челюсти таилось множество острых зубов, представлявших опасность как для мёртвых тел, так и для маленьких обитателей леса. На этом фоне заурядно смотрелся длинный хвост, игравший зачастую функцию руля при планировании. Планирование – вот что было самой главной особенностью этих существ. Они были первой ступенькой на пути к летающим млекопитающим. Едва ли этот путь будет пройден до конца, разумеется, ибо воздух и без того кишит самыми разнообразными классами живых существ. Но ниша планера в лесу уже определённо занята этими зверьками с покрытой шерстью перепонкой. Зверьками, которых в будущем назовут веллютериями милыми Velluterium benefitium. Такое странное название им даст открывшая их Кассандра Симарго, взглянувшая на их реконструкции, а учёное сообщество предпочтёт не возражать жене могущественного императора Италии.
А пока падальщики доедали то, что оставил почти нетронутым Осмомах – труп археосуфа. Доедали в лучах солнца, возвещавшего о начале раннего утра в этом негостеприимном и, в то же время, райском краю. Краю пожирателей. Краю, который мы оставляем. Наш путь лежит дальше. В следующий раз он приведёт нас на другой конец планеты, на другой конец самого геологического периода эоцен, в его завершение, в эндшпиль великого эволюционного эксперимента. Нас ждёт побережье Тетиса под сенью Великого Азиатского Плато. Древнее, исчезающее море готовится преподнести нам свой последний сюрприз.