Отправлено: 03.07.16 19:42. Заголовок: Глава 45. Логика выживания.

Северо-Восток Африки, 37 млн лет тому назад.
Наш очередной скачок во времени оказался слишком быстрым. С момента предыдущей нашей встречи с прошлым Сварога прошло около десяти миллионов лет, в течение которых мир достаточно сильно изменился. Хотя климат его по-прежнему влажный и жаркий, не стал суше, чем раньше, развитие мира не стояло на месте, однако двигалось более медленными и степенными шагами, нежели, например, на Земле. После череды массовых вымираний, перемежавшихся боями за место под солнцем между теми, кто выжил, природа решила дать своим детям краткую передышку, возможность превратиться в новые формы, дабы иметь возможность испытывать и проверять на прочность не одни и те же виды, роды и семейства, но различные их поколения. Поэтому до сих пор значительная часть суши покрыта лесом, который в равной степени можно назвать экваториальным и умеренным. Он тёплый и влажный, но не сырой и дождливый, сухой, но не засушливый, полог его разреженный, но под ним до сих пор бывает достаточно темно, особенно ранним утром. В нём мало рек, в половодье затапливающих половину подлеска. Но, вместе с тем, там всегда есть, где напиться. Искать еду там приходится достаточно долго, но местным обитателям всегда гораздо проще набрести на какой-нибудь корнеплод, нежели, например, тем, кто проходит или пролетает десятки километров, прежде чем добирается до долгожданной пищи. Здесь и добыча в изобилии, и хищники бродили не на каждом шагу, и порой травоядные даже ухитрялись чувствовать себя в совершенной, абсолютной безопасности. Не сказать, чтобы это им помогало, когда в следующую секунду на них бросался теропод, млекопитающее или крокодил, но хотя бы умирали они в относительном спокойствии, поражённые тем, что расслабление всего на минутку могло оказаться фатальным для их бедной, несчастной шеи. Подобные ситуации, что показательно в плане интеллекта местных обитателей, были далеко не редкостью, и повторялись из года в год. Всё реже и реже, конечно, но избалованность раем совершенно не желала проходить у этих существ. Но природа упорно продолжала ожидать, пока самые совершенные из них не перерастут свой биом, не станут в нём настолько непобедимой силой, что, наконец, можно будет посылать им новое испытание. Слишком уж много было вокруг универсалов, слишком много из них должно было остаться в живых по итогам какого угодно массового вымирания. Необходимо было разводить специалистов, чтобы тех следом и уничтожить, освободив место потомкам либо слишком совершенных, либо слишком терпеливых, либо слишком медлительных. Баланс соблюдался всегда.
Но в дальних уголках планеты, где климат не слишком подходил для деревьев, привыкших к теплу и влаге, всё шло совершенно иным путём. Здесь, вне сада Эдема, первые его добровольные изгнанники уже начинали бороться за выживание в совершенно иных экосистемах. Экосистемах, которые уже начали двигаться вперёд, опережая своё время и предрекая значительные перемены, и не к лучшему, всем обитателям планеты. Во второй раз за историю Сварога в мире начинали появляться открытые равнины. Маленькие растеньица, которые не достигали и полуметра порой в высоту, начинали захват мира. Истиное доминирование цветковых начиналось только сейчас. И начиналось оно там, где этого прежде никоим образом ожидать не могли. В краю тропиков. Неподалёку от Многоречья, на месте одного из самых сухих мест на Свароге в будущем, огромной пустыни, что будет опоясывать одну восьмую всего тропического пояса и более четверти суши, располагающейся на нём. На северо-восточном краю одного из древнейших континентов, Африки, что некогда была сердцем Гондваны.
Тетис, некогда занимавший почти половину планеты, то ли сын, то ли муж Панталассы – это зависит от того, к какой геоисторической школе учёных Сварога вы принадлежите, - медленно, но верно сужался, готовясь окончательно раздробиться на Средиземное и Красное моря. Движение африканской и евроазиатской плит значительно усложнялось подземной перемычкой между ними, остатками гигантского Индийского архипелага, не так давно столкнувшегося с Азией и породившего Великое Азиатское Плато. Он же тормозил скорость, с которой северный и южный гиганты приближались друг к другу. Это послужило одной из тех причин, по которым в конце эоцена не произойдёт массового вымирания. Оно не отменит главной – оледенения, общей смены климатической модели, - но значительно смягчит удар, и, что куда более важно, - отсрочит его, дав возможность фауне и флоре подготовиться. Хотя бы здесь не будет ещё долгое время продолжительных засух и сезонов, как таковых, которые и станут тем самым змеем, что выгонит всю фауну Сварога из раннекайнозойского всепланетного рая, бросив её в реальный мир. Но первые предвестники этого уже появляются – это проплешины, возникающие на месте настоящих экваториальных лесов, доминировавших здесь ещё в конце палеоцена. Луга и трава на них начинают свой победоносный поход по всему земному шару. Поход, который начинался во многих его участках – и на высокогорных равнинах Де Серры, и в жарком центре Австралии, и на юге Северной Америки, и, в особенности, здесь. Именно отсюда, с территории будущей Сахары, начинается нечто революционное. Событие, которое перевернёт тихий и размеренный уклад жизни, который брал своё начало ещё в далёком-далёком конце триаса. Событие, которое положит конец остаткам мезозоя, сожжёт сухие стволы деревьев, чтобы сквозь них пробились новые побеги. Побеги травы. Великая смена биомов олигоцена берёт своё начало здесь. И здесь же живут те, кому суждено её или пережить, или дать потомков, которые завоюют доминирующее положение на большей части суши в совершенно новом мире. Наш сегодняшний рассказ – именно о них.
Tertium non datur – cередина июля.
Нас встречает картина отнюдь не полная зелёной травы. Наоборот, повествование наше начинается с куда более пустынного, на первый взгляд, пейзажа. Небо голубое, на нём – ни облачка. Ясно. Солнце светит ярко, освещая своим приятным, тёплым светом и сушу, и море. Синее море-океан, простирающееся от берега и до самого горизонта. Это и есть древний, огромный Тетис, ныне постепенно умирающий, отдающий свои части Индийскому и Атлантическому океанам, но всё ещё очень могущественный, способный показать и первобытную красоту, и богатырскую силу. Не стоит поддаваться его нынешнему безобидному виду – он чрезвычайно жесток, и своим обитателям доказывает это из раза в раз, подвергая их чудовищным испытаниям, убивая одного за другим каждый час, каждую минуту, каждую секунду. За свидетельствами этого не нужно погружаться вглубь. Их и здесь, между литоралью и подступающими к ней травами, хватает с головой. Песчаный берег редко обретает свой идеальный белый цвет, который потом так полюбят женщины хомозухов и гекатонхейров, что через десятки миллионов лет наводнят эту территорию. Чаще всего он либо зелёный, будто покрытый при этом плёнкой, - подобное бывает после шторма, когда гневный гигант выбрасывает из себя водоросли и медуз, либо кроваво-красный. Конкретно сейчас он куда ближе ко второму состоянию, к вящей радости необычного существа, что бредёт сейчас в поисках добычи.
Это эйкозух Aikosuchus gigas, один из крупнейших крокодилов своего времени. В длину он достигает около пяти с половиной метров, в высоту – чуть меньше полутора, а весит около тонны. Его продолговатое тело покрыто густым, но не длинным, крайне похожим на шерсть, жёлтым оперением с пятью или шестью чёрными полосами, протянувшимися вдоль всего туловища. Длинный хвост при беге поднимается вверх-вниз. На старушке-Земле это выглядело бы как минимум удивительно; но едва ли подобное можно сказать о Свароге. Здесь эта часть тела двигается у крокодилов подобным образом уже десятки миллионов лет, и в этом нет ничего необычного или сверхпрогрессивного. Как и в прыгучем, галопирующем на манер млекопитающих способе движения четырёх не слишком крупных на фоне тела, но, тем не менее, весьма жилистых и мускистых ног. Совершенно ничего впечатляющего. Здесь эволюция предков эйкозуха остановилась уже слишком давно. Но не в размерах и не в области черепной коробки. Голова, поддерживаемая сильной шеей, - вот главное достояние этой ветви развития крокодилов. Семидесятисантиметровый череп-глыба с открывающейся градусов на девяносто-сто челюстью и огромными зубами, в совокупности создающими давление на несчастную жертву в восемьсот килограммов на квадратный сантиметр. Расчёта правильно применить эту силу эйкозуху хватает не всегда – мозг объёмом в триста пятьдесят – четыреста кубических сантиметров маловат будет для высокоразумных действий. Но животному, обладающему такой силой укуса, точность, аккуратность или чрезмерно развитый ум не слишком нужны. Хватает имеющейся силы.
С другой стороны, порой крокодилу всё-таки приходится понемногу пораскидывать своими не слишком крупными мозгами, ибо челюсть, несмотря на всю её огромную силу, - едва ли не единственное его толковое оружие. Второго важного для хищников – когтей – у него не было. Лишь грубая мощь лап, которые и схватить-то добыу едва ли могли. Разве что оттолкнуть собрата подальше от поедавшегося трупа. Вместо этого обнажался то ли атавизм, то ли несвоевременно-прогрессивное приобретение – полукопытца. Эйкозух принадлежал к группе живых существ, что в позднем эоцене достигла своего кратковременного, но от того не менее впечатляющего могущества - мезонихозухиям Ветвь эта была, в общем и целом, тупиковой, и никакого развития от неё не ожидалось. Скорее, вымирания множества побегов – от мелких всеядных до гигантских крупных плотоядных, которые появились в качестве «собственного ответа» креодонтам лишь совсем недавно и крайне несвоевременно. С другой стороны, она уже успела породить два замечательнейших побега. Один из них – крококопытные, то ли синтетический, то ли моногенитивный таксон, распространившийся по всему земному шару, и особенно расцветший в Южной Америке. Другой – цетозухии, «крокодилы-киты», которым только суждено в будущем стать полновластными властителями вод, чудищами из моряцких баек. И с теми, и с другими нам ещё неоднократно предстоит столкнуться, а с предками последних мы уже виделись, причём неподалёку отсюда, в Многоречье. Дело было, конечно, давным-давно, то ли в начале эоцена, то ли в конце палеоцена. Так или иначе, воды из Тетиса утекло уже много, и от тех относительно небольших сухопутных зверьков остались только минерализованные кости, лежащие под огромным пластом горных пород. Их потомки изменились до неузнаваемости, а эйкозух, несмотря даже на титанические размеры, и то является куда большим подобием своих эволюционных дедушек.
Это по-прежнему хищник литорали. Он не принадлежит водному миру, поскольку пловец из него плохой, а на суше добычи не так уж и много даже в изобильные времена; та же, что есть, слишком любит бодаться. На песке же падали хватает для того, чтобы прокормить себя и жить, пусть и впроголодь.
Стратегия, конечно, ни в коем разе не идеальная и не всеобъемлющая. Большая часть взрослых самцов и крупные самки предпочитают не полагаться на случай, а активно искать живую и крупную добычу. Но наш герой – совершенно не из этой породы.
Он молод, ему всего-то года четыре – четыре с половиной от роду, да к тому же неопытен. Хёриг – так мы будем величать его – несмотря на свои кажущиеся весьма крупными размеры, подросток. Достаточно взрослый, но не окрепший и не готовый к серьёзным боям, что разворачиваются вдалеке от океана. Мать научила его охотиться и валить добычу, но даже её сурового воспитания не хватило для самого главного – умения в одиночку отстоять труп жертвы, когда на его запах сбегутся жаждающие добычи другие эйкозухи, особенно – взрослые самцы. Когда он охотился в маленькой стае вместе со своими братом и сестрой, втроём они ещё могли защитить тушу. Но к моменту, когда мы застали Хёрига здесь, одного, группа уже распалась. Они стали одиночками. Что случилось с родственниками, эйкозух не знал. Он не видел их, не чувствовал их запаха с последней ссоры, после которой каждый отправился в самостоятельное путешествие. Возможно, они остались в кустарниках местных равнин, возможно, сгинули в бесконечном движении на север, юг, запад или восток, возможно, погибли, или, того хуже, умерли от голода. Он был здесь и питался объедками с вечного и вечно жестокого пира Тетиса, что не прекращался древним океаном ни на секунду. Ему этого вполне хватало, и за каждой трапезой толики воспоминаний о детстве и отрочестве его уходили всё глубже, и глубже, и глубже.
В какой-то степени можно было назвать благом то, что приёмы пищи у него были нерегулярны и редки. Сейчас, к примеру, он с самого рассвета – а колесница Ра переезжала через точку зенита – без устали бегал по песчаному берегу, не находя ни рыбёшки. Сказывались в полной мере грядущие перемены не к лучшему. Сезонность климата, не проявляющаяся пока что в полную свою силу, грозными бурями раскатывается по горизонту времени. Нам будет казаться, что такая мягкая погода будет царствовать в этом уголке сварогова шара целый год. Но на деле, обычно дожди здесь идут с перерывом максимум в неделю. Ныне их не было уже полторы-две. А поскольку не было их, то не было и главного источника пищи для Хёрига – штормов, выбрасывающих самую разнообразную живность – от медуз до его дальних родственников – на берег. Если бы крокодил мог оценивать происходящие события, то определённо бы высказал своё глубочайшее недовольство всем происходившим вокруг. Но, к сожалению, его мозг подобного ему не позволял. Приходилось просто продолжать поиск.
Поиск, который, в конце концов, привёл его в правильное место. Существо, способное к аналитическому исследованию действительности, додумалось бы до прихода сюда само; более опытный хищник-эмпирик, не первый год здесь охотящийся, вспомнил, что сегодня на этот участок пляжа действительно бы стоило наведаться. Хёриг не обладал привилегиями ни тех, ни других. Зато, видимо, ему в этот день чрезвычайно повезло, ибо случайно он наткнулся на не совсем обычную процессию.
Маленькие существа появлялись в прямом смысле этого слова из-под земли и медленно ползли в сторону океана. Крокодил даже было глазам своим не поверил. И в самом деле, что за наваждение: мясо буквально само в зубы лезет! Ступор, правда, продолжался недолго, и эйкозух принялся за поимку и отлов нежданной добычи, заодно пытаясь как можно тщательнее её, несчастную, разглядеть, дабы почаще, если что, сюда наведываться.
Ему было невдомёк, что такое счастье для хищников случается здесь раз в год, и что ему чрезвычайно повезло застать эту процессию: её здесь не должно было быть, честно говоря. Основная волна океанских мигрантов уже достаточно давно покинула берег и бороздила бескрайние водные просторы, либо же переваривалась в желудках у других охотников, успевших сюда раньше. Остатки же, вылезшие на свет позже всего, по большей части, были уже обречены. Да, многим из них чрезвычайно не повезло в том, что они натолкнулись на Хёрига – остальные, скорее всего, родились слабыми и также вряд ли бы долго протянули. Грустно, но это очевидный факт.
Кто они все такие, что здесь забыли, и как появились? Ответ прост и предсказуем. Даже без моего описания дать его нетрудно, но, как настоящий летописец, я должен максимально подробно давать все те детали, что вижу своими глазами. Это были артродиры, вернувшиеся в стихию своих предков ещё, наверное, в далёкую мезозойскую эпоху. Морские черепахи, что уже спокойно могли плавать всю свою жизнь, лишь изредка возвращаясь на сушу для откладывания яиц или спаривания. Это было отнюдь не первое их видовое поколение, и даже не пятое. Они слишком хорошо освоились в своей стихии. Практически всё их тело уже приспособлено под неё. И сильные ласты, которые не столь эффективны на суше, но, в то же время, позволяют, сильно оттолкнувшись, если не взмыть над песком, то проскользить по нему пару десятков сантиметров. В воде же это ещё и экономящее силы приспособление, позволяющее черепахам буквально парить в водной толще. Меньшему расходу жизненно важной энергии помогает и панцирь, менее прочный, чем у предков, и за счёт этого весящий меньше. Голова, вполне черепашья, в него втянуться не может, но это уже и не столь важно: учитывая те виды хищников, с которыми чаще всего сталкивается сейчас и будет сталкиваться в будущем эокеанохелис древний (Eooceanohelis antiquus). Остальных же вполне способен отпугнуть его размер – порядка семидесяти сантиметров в длину, сорока в ширину и около двадцати пяти килограммов веса. Во многих экосистемах это было бы поднято на смех, но только не в океане, где, кроме крупных хрящевых рыб, хищников и не водится. Мелким же акулам и химерам панцирь рассвета и предвестника океанских черепах кайнозоя был не по зубам, несмотря на понизившуюся прочность: времена титанов конца мела хоть и прошли слишком давно, но, кроме гигантов, черепахи по-прежнему неуязвимы ни для кого.
Хёриг с этим, впрочем, явно был бы не согласен в корне. Ему и взрослая особь при должном мучении, упорстве и сильном голоде по плечу, а уж маленьких детёнышей, на поимку которых и сил тратить нужно не слишком много, он и вовсе готов съесть, что называется, за милую душу. Его челюсти, благодаря неприлично огромной по тем временам силе укуса – до крупных креодонтов олигоцена ещё было жить да жить, равно как и до гигантских китов – крошили панцири черепашат столь же легко, как зубы гекатонхейров – оболочку семян растений. Всего лишь за несколько минут он окропил участок пляжа кровью, создав маленькое подобие шторма. Словно не щадящая никого природная стихия, Хёриг организовал маленький конец света для потомства нескольких черепах, отложивших яйца слишком поздно, и для нескольких десятков черепашат, загостивших в скорлупе. В живых осталось едва ли пятнадцать. Иные были либо раздавлены, либо съедены. Будь здесь хоть ещё пара хищников поменьше, процент убитых устремился бы к сотне. Но один эйкозух не был способен на такое. Челюстей и лап было слишком мало, чтобы съесть всех и каждого. Чрезмерно усердствовать тоже не имело смысла: двадцать-тридцать черепашат по меркам этого мезонихозуха были не более, чем лёгким завтраком. Или мясным салатом – аперитивом к большому обеду, который всё не наступал и не наступал. Испытывал ли Хёриг от этого хоть какое-то разочарование? Нет. Разве что голод.
Покончив с закуской, он двинулся дальше. Путь его лежал то ли на запад, то ли на восток, непонятно куда, с пока что одной целью: добыть себе пищу. Чем больше, тем лучше. Побережье океана в этот сезон представляло собой явно не лучшее место для такого рода поисков. Но оно было большим. Большим, длинным, тянущимся, в сознании эйкозуха, во всяком случае, невероятно долго. Но Хёригу всё равно не оставалось ничего другого, кроме как медленно брести всё дальше и дальше. Рано или поздно он либо найдёт еду, либо умрёт. Второе было более вероятно, если он будет стоять на месте. Первое – если продолжит свой путь. Выбора, как такого, здесь не стояло не то, чтобы в помине. Его никогда не стояло. Одинокое жёлто-чёрное пятнышко уже не брело – оно двигалось лёгким бегом. Терять время было нельзя ни в коем случае.

 Отправлено: 03.07.16 19:44. Заголовок: Modus ponens – нач..

Modus ponens – начало августа.
Северо-восток Африканской плиты уже достаточно давно начал столкновение с группой Евразийских, всё увеличивая и увеличивая в размере горы юго-запада Великого Азиатского Плато, поднимая всё выше и выше их пики. Изменения эти происходили не с исторической – с геологической скоростью. Медленно. Их не замечали целые поколения живых существ. По сути, они и оставались незамеченными. С той лишь разницей, что за шесть поколений мир одной конкретной местности немного изменялся, а предки и потомки среди биологических видов жили в совершенно различных условиях. Незначительные популяции пакизухов с большим трудом попадали в Африку в прямом смысле этого слова на брёвнах – деревьях, выкорчеванных из земли бурями в океане. Сейчас же поток мигрантов всё увеличивался: дистанция заметно сократилась. В ощутимо близком времени – через несколько миллионов лет – она станет осязаемой: Аравию будет видно невооружённым глазом. К концу олигоцена этой дистанции не станет вовсе, и необходимость в заплывах отпадёт полностью. Из Азии в Африку и обратно можно будет попасть посуху.
Увы, эйкозухам, и, в частности, Хёригу, подобные перспективы вряд ли покажутся обнадёживающими. Здесь, на территории, где в будущем возникнет дельта реки, что исполнит функцию Нила на Свароге, путь их, ищущих себе добычу, становится всё более тернистым, и всё меньше шансов найти себе пропитание привычными способами – охотой на крупную наземную живность или мелких, выброшенных волей судьбы на берег, обитателей океана. Неподалёку отсюда начинается зона мангровых зарослей, вечной грани воды и суши. Обитателям что первой, что другой сред, делать в ней уже нечего. Это совершенно особый мир, к которому нужно уметь приспосабливаться полностью. И Хёриг, скорее всего, повернёт назад, как только дойдёт до границ этого биома. Но пока что беды в его поисках не предвещает ровным счётом ничего, и перспектив необходимости повернуть в другую сторону перед ним стоит. Более того – он, наконец, нашёл место, где сможет поживиться крупной и питательной добычей. Далёкие холоднокровные предки его, оставшиеся в середине мезозоя, это восприняли бы, как перспективу пира на, что называется, чуть ли не весь мир. Они на такой диете могли бы протянуть месяцы. Но теплокровность эйкозухов сыграла с Хёригом злую шутку. Ему пищи требовалось гораздо, гораздо больше, особенно принимая во внимание отнюдь не маленькие размеры тела. Поэтому даже фестиваль мяса под открытым небом, с горами пищи на «столе» – песчаном берегу, вряд ли бы сильно впечатлил его. Что там говорить – он бы просто бросился на эту пищу, наелся до отвала, а через максимум неделю вновь искал бы, что перекусить. Даже о мимолётном выбросе эндорфинов в подобной ситуации речи быть не могло вовсе. В том числе и потому, что за эту добычу ещё предстояло побороться. Это вам не мезозойский труп ящера, выброшенный на берег даром высших сил литоральным падальшикам – штормом. Или не гигантские киты будущего, мёртвыми выплывающие на сушу. Отнюдь.
Перед нами был переломный вид в истории археоцетозухий, древних китов-крокодилов. Существо уже совершенно не сухопутное – далеко не пакизух, даже не стагнозух. Но, в то же время, это ещё не первый настоящий кит. Это в большей степени земной тюлень или сварожская морская птица. Об этом в нём говорит всё. В частности, образ поведения: с пригорка-бархана, от которого всего-то пара сотен метров до границы редких зарослей кустарника, с каждым метром всё сильнее и сильнее сгущающихся, Хёриг сумел увидеть несколько десятков, если не сотен, этих существ, и все они находились близко друг к другу. Но эта дистанция отличалась двумя крайне важными особенностями. Прежде всего, она была слишком уж неравномерной. Между крупными кольцами по десятку особей наблюдались зазоры не менее, чем в пять метров. И даже внутри скоплений хотя бы на сантиметров семьдесят друг от друга эти уже практически прямые предки китов отползали. Ещё одним важным отличием было то, что среди них не наблюдалось слишком уж крупных особей – доминирующих самцов. Каждое скопление было скорее маленькой стайкой с равным количеством животных обоих полов. А ещё оно рассредоточивалось своего рода защитным кольцом – в центре его были самые маленькие члены группы, детёныши. Хёригу с его пригорка заметить это не составило совершенно никаких затруднений.
Как и внимательно рассмотреть свою будущую мишень. В длину эти существа были поменьше его – от силы метра три – три с половиной, а весили в лучшем случае килограммов четыреста. С другой стороны, шапкозакидательскими настроениями и ожиданием лёгкой и доброй охоты эйкозуху проникаться явно не стоило. В конце концов, стайный образ жизни мелких хищников всегда давал им определённую компенсацию в размере при схватке с крупными. И даже несмотря на то, что основной стихией обитания дивидозухов Dividosuchus aquus, «разделяющего» момента истории древних китообразных, почти окончательно стала вода, они всё ещё могли представлять из себя значительную угрозу на суше благодаря ряду черт, которые, вне всяких сомнений, безнадёжно устаревали, но всё ещё сохранялись, ибо не являлись настоящим, полноценым рудиментом. Если рудимент вообще можно было назвать полноценным – хотя в этом случае подобная характеристика была вполне применима. Дивидозухи сохранили острые когти на лапах. Хватательной функцией, как у их далёких, ещё мезозойских предков, они не обладали, но оставить шрам могли. Как и вытянутая, сужающаяся челюсть с острыми зубами, которая, несмотря на кажущуюся «гавиальность» строения, была не хрупкой, обладала значительной силой укуса и позволяла охотиться даже на равную по размерам добычу. Наконец, оглушающие удары мог наносить длинный, лопастевидный на конце хвост. А вытянутое тело вполне бы позволило изворачиваться и уходить что от лап, что от зубов эйкозуха. Всё же вместе делало дивидозухов чрезвычайно опасными соперниками для Хёрига, который опыта в делах охоты на них был ещё совсем новичком. И с этим он уже точно ничего поделать не мог. Покидать место, переполненное живых, свежих кусков мяса на любой вкус и цвет, ему, впрочем, тоже не хотелось. Нужно было найти способ не подвергнуть свои здоровье и жизнь опасности, и, вместе с тем, чем-нибудь да поживится. А поскольку высокая умственная деятельность, включавшая в себя дюжину различных ухищрений, не была свойственна эйкозухам, он избрал единственный возможный для себя вариант – ждать выгодного шанса – по сути, у моря погоды.
День тянулся чрезвычайно медленно. Настолько медленно, что Хёригу оказалось не лень поймать пару-тройку гексалацертин, так не кстати пробегавших мимо. Есть что-то надо было. Желудок требовал добычи, а её не было. Приходилось довольствоваться малым. Даже слишком малым. Но крокодил не первый год на свете жил, и не первый раз за эт время голодал. Всё проходило. Впереди была или смерть – то, чего он не осознавал, лишь где-то в глубине своего примитивного квазисознания боялся, или возможность наесться. Причём неоднократно, при условии отсутствия каких бы то ни было конкурентов. А такие могли появиться в любой момент. Было странным, что его собратья до сих пор здесь не появились, и что ожидал он в одиночку, проводя время за ловлей шестиногих ящериц, а не за схватками за одну лишь возможность поживиться.
Ра постепенно уезжал на своей колеснице, неся свет другой стороне Сварога, оставляя древнюю Африку во тьме на несколько последующих часов. Это было первым и главным предвестником скорого триумфа эйкозуха. В ночи он видел плохо – тут Хёриг был не чета своим далёким древесным мезозойским предкам. И если бы на небе не было ни единой звезды, ему бы пришлось плохо. Но, как на зло дивидозухам, звёзды светили ярко, и от горизонта до горизонта не нашлось ни облачка. А сами они сверкали на сотни метров вдаль глазами, как самые настоящие крокодилы. Заметить каждого из них труда не составляло. Проблемы возникали, когда требовалось разглядеть, и когда половина лежбища смотрела прямо на Хёрига, откровено сигнализируя о том, что они видят его не хуже, чем он их. Но всё же фигура его стала куда более незаметной, а оперённые лапы прекрасно помогали передвигаться более бесшумно. Но спускаться он пока не решался. Он внимательно следил за округой – не появилось ли где единственно возможного соперника, другого эйкозуха, но в то же время пытался не спустить глаз с дивидозухов. Дозорный хотя бы одной из групп вполне мог отвлечься на что-то. И тогда можно будет начинать наступление, ворваться в стан добычи молнией, посеять хаос, нанести смертельный удар – и быстро скрыться с жертвой в зубах. План был прост, как две капли воды. Нужно было просто дождаться.
Благоприятный момент наступил лишь после полуночи, когда выползшие из нор мультитуберкуляты предпочли попрятаться обратно, или же начать бегать быстрее, чем обычно. Те, кто не делали хотя бы одного из этих действий, попадали в пасть изголодавшемуся охотнику. Но, справедливости ради, улов его не был очень велик, а тот, что был, вовсе не претендовал на звание полноценного вечернего чая или второго ужина. Скорее, аперитив. Мясной салат перед главным блюдом, которое Хёриг так долго – по сути, уже несколько дней, а то и недель, – ждал.
Вдалеке, на воде эйкозух разглядел странное потемнение, тянувшееся длинным, но тонким следом. А чуть позже, когда из моря вышла волочащаяся фигура дивидозуха, в ноздри тут же ударил резкий запах, подтвердивший первоначальную догадку, – запах крови. Тяжело раненый, видимо, в схватке с акулой, крокодил волочился по песку. Никто не спешил начать облизываться – каннибализм у этого вида отнюдь не был обычным делом. Но то, что лежбище взбудоражилось, отрицать точно не имело никакого смысла. Это не было сострадание, не было желание добить слабого, нет. Это было предчувствие скорой смерти, гибели.
Особенно волновалась одна из групп. Доковыляв до неё, умиравший дивидозух рухнул наземь. Он был крупным, наверное, одним из самых крупных на лежбище. Наиболее опытный или наиболее сильный самец стайки, судя по всему. До ушных раковин эйкозуха доходили стоны самой настоящей агонии. Рана была слишком серьёзной. Оставшиеся тыкались в него мордами, скулили, пытались хоть как-то то ли ободрить, то ли поддержать, то ли, плохо осознавая самую суть смерти, поднять на ноги. Возможно, именно в те дни зародился настоящий стайный инстинкт взаимоподдержки и взаимопомощи, столь сильный у хищников будущего, но всё ещё чрезмерно слабый у дивидозухов. Их потомки, вне всяких сомнений, разовьют качества, с нашей точки зрения положительные. Но отрицательные с точки зрения Хёрига. Потому что чем дольше была стая с ним, тем больше шансов было на то, что на запах и стоны придут другие охотники. Это было бы самым настоящим разочарованием даже для существа, которое толком разочаровываться не то, чтобы умело. Связываться с целой группой разъярённых и борющихся за своего собрата дивидозухов ему хотелось ровно в той же степени, что и встречаться с группой эйкозухов, желающих поживиться, как и он. Не хотелось вовсе. Поэтому он медленно начинал спускаться вниз, ожидая скорой смерти своей добычи. С близкой дистанции он убедился в том, что она и вправду долго не протянет. Огромный кусок плоти был выдран с мясом из грудной клетки, деформирована челюсть, кровоточила шея – видимо, зубы охотника перегрызли артерию. И уже начинались конвульсии.
Ожидание смерти дивидозуха вблизи огрызающейся группы его соратников было долгим, но закончилось успешно. Последняя судорога пронзила тело умирающего, и он, наконец, испустил дух. И вокруг начал разноситься другой дух – трупный. Запах, который эйкозух не желал чувствовать, но одновременно вожделел более всего на свете. Гибель будущей добычи, тем более, достигающей таких размеров, была для падальщика большим счастьем всегда. Но скорое появление конкурентов радовать не могло. Необходимо было торопиться. Но при этом куда – непонятно. Протокиты всё ещё, видимо, были готовы ревниво стеречь своего мёртвого собрата, считая, что тот, быть может, просто прилёг отдохнуть, выпустив при этом половину своих внутренностей погулять и вылив значительное количество крови, забрызгав песок на метр-два вокруг, – бесился с жиру от избытка доноров, сказали бы хомозухи первой декады двадцать первого века. Они же из второй выразили бы чрезмерное несогласие и неодобрение этим поступком, но, как и эйкозух, поделать со всем этим ничего не могли. Вот только если их терпение можно было назвать титаническим, то у Хёрига оно было как максимум микроскопическим.
Решив, что десяти минут панихиды собратьям будет вполне достаточно, он встал на ноги, и, попереминавшись ещё недолго, уверенным шагом принялся продираться сквозь шипящие тела нескольких стай этого пляжа. Продемонстрировав физическую мощь, усилил устрашение группы, собравшейся вокруг мертвеца, громогласным рыком. И лишь затем вцепился в труп. Но сразу есть не стал. Коллективная оборона не была слшком уж свойственна дивидозухам, однако рисковать он всё равно не решался. Обедать в компании родственников и друзей умершего самим умершим было бы моветоном даже для него. Моветоном, правда, в своём отношении. Беречь себя никогда не было лишним. А посему он медленно, урывками, потащил тело как можно дальше от лежбища. И от греха, заодно. От греха самоубийства.
Когда он оказался на почти безопасной дистанции, произошло неожиданное. Примитивный мозг дивидозухов, не позволявший им создать высокоразвитую стайную организацию, проявил главную свою негативную для эйкозуха черту – подозрительность на пустом месте. Недогадливость и полное отсутствие высокоразвитого логического мышления тоже внесли свой вклад. Что же произошло?
Ничего особенного. За исключением того, что один из протокитов вдруг заметил, что собрат его был жив. Это, конечно, было вовсе не так. Но никого это не волновало. Грозно зашипев, самка бросилась в погоню за эйкозухом. Тот, заметив это, стал двигаться быстрее, и перешёл на трусцу, когда дурному примеру последовала вся стая. Совсем же нерадостной ситуация, в которой он внезапно очутился, осложнилась ещё больше.
В дивидозухах вдруг проснулся коллективизм. Все они решили, что в святые обязанности Мать-Эволюция и Мачеха-Природа вменили им защиту ближнего своего от той угрозы, которая их не должна была волновать ни в коем случае. Как следствие, Хёригу приходилось лавировать, постоянно оглядываясь назад и держа при всём этом в зубах труп. Около ног его клацали зубы, а порой он едва не начинал рычать от боли, когда оперение на его ногах или хвосте оказывалось в чьей-то челюсти. Откровенно кусаться не желал при этом никто. Эйкозух был строгим судьёй, провиняться перед которым лучше было исподтишка или чувствуя за собой поддержку, что хоть как-то спасёт от мгновенного перелома черепа. А внутри этих примитивных стай ничего подобного не наблюдалось. Отогнать от умирающего они ещё могли. Дать совместный отпор, когда деваться было некуда. Но совместные наступательные действия предпринимать могли вряд ли. Поэтому Хёриг и смог выйти сухим из литорали. По мере его приближения к окраине пляжа сопротивление, сквозь которое пришлось неимоверными усилиями продираться, постепенно сошло на нет. Разве что члены стаи, в которую мертвец входил, продолжали своё безнадёжное, но упорное преследование.
Эйкозух уже даже ухитрился выйти из окружения и направиться с добычей на гребень бархана, когда молодой самец, каким-то чудом его догнавший, вцепился в хребет собрата, раня, но не желая отдавать. Ответом послужил сильнейший рывок на себя. Ещё остававшаяся в жилах кровь брызнула, обдала голову неопытного дивидозуха, заставив его фыркнуть и отцепиться. Посрамлённый, возвращался он в свою стаю и занял место изгоя. Потому что он посмел прикоснуться зубами к родственнику, к такому же, как он. На его морде была кровь ему подобного: тяжелейшее клеймо. Хотя гораздо вернее было бы сказать: отвратительный вкус. Такова уж была судьба каннибалов, когда принадлежали они к видам, чьи вкусовые рецепторы «своих» воспринимать не могли совершенно.
Едва ли Хёриг знал об этой жуткой, невообразимой трагедии. И даже если бы знал, вряд ли бы она его взволновала. Не то чтобы каннибализм среди эйкозухов был чем-то повсеместно распространённым. Вовсе нет. Просто он бы не понял, что же такого невкусного дивидозух иог найти в своём собрате. Тот не был ядовит или совсем уж отвратителен, во всяком случае, настолько, чтобы вызывать приступы тошноты. Да, те же черепахи были в несколько раз вкуснее, а уж их яйца, если удавалось откопать, вообще были ужином гурмана – не говоря уж наверняка о крупных травоядных, которые попадались взрослым эйкозухам, но не Хёригу. Хищники, вроде протокитов, вкусовыми качествами едва ли могли блеснуть. Но туша, которую он сейчас поедал, была сравнительно крупной и питательной. Без изысков, зато должно было хватить на пару недель существования впроголодь. В такой и челюсть не грех обагрить было. Этим Хёриг и занимался, попутно тщательно озираясь по сторонам. Однако угрозы всё не было. Ни одного родственничка-рекетира. Впрочем, это было даже и к лучшему. Можно было поедать долгожданную и выстраданную пищу. Чем он занимался.
На высокой-высокой дюне эйкозух поедал свою добычу. Внизу успокаивались после недавнего всеобщего помешательства и лёгкого шока стаи дивидозухов. Безмятежно светила Исида. Ночь только начиналась. Как и непреходящая борьба Хёрига за выживание.

 Отправлено: 03.07.16 19:45. Заголовок: Lex negationis conra..

Lex negationis conradictionis - вторая декада августа.
К юго-западу от грядущего места столкновения Африки и Азии в позднем эоцене раскинулся ландшафт древний, но оттого не менее диковинный. Здесь, на стыке мест образования будущей Великой рифтовой долины и Сахарской степно-пустынной системы, в самом крупном, Восточно-Африканском, заливе Тетиса, пронзившего своим копьём четверть континента, уже давно существовали и пока что продолжают существовать мангры, мозаика суши и моря, каждый день по нескольку раз изменяющая свой облик. Этот край может показаться благодатным, но на деле ничем подобным здесь даже и не пахло. Перед нами негостеприимная земля. Она требует одновременно и амфибийной универсальности, и амфибийной же специализации на образе жизни, который лучше всего будет назвать «нужно быть и швецом, и жнецом, и на дуде игрецом». Немногие способны выжить здесь. Чрезмерно высокая конкуренция обеспечивает и практическую несменяемость представителей местной фауны на отрядном уровне, и постоянную их эволюцию, заставляющую меняться роды и виды с умопомрачительной скоростью. Гостям здесь не рады. Те немногочисленные, что на огонёк всё же приходят, либо вымирают через пару поколений, либо не проживают и одного, либо покидают адский сад и уходят в более приятные для жизни места, как бы парадоксально это не звучало.
Бывали, конечно, случаи и вовсе уникальные. Те существа, что шли в этот суровый край целенаправленно, с намерением искать добычу здесь. Большей частью их гнала безысходность, а помогал ей голод. Не в последнюю очередь влияла и внешняя привлекательность мангров, их кажущаяся изобильность. Окажись она правдой, бессчётное количество жизней было бы спасено. Но природа была сурова, и недостаток постоянно в ней мимикрировал под переизбыток. Также было и здесь.
Ранним утром августа, незадолго до наступления середины месяца, сюда ступила нога ещё одного сумасшедшего пришельца. Вернее, сумасшедшим он был бы, обладай он хоть мизерной толикой самосознания. Но, увы и ах, мозг его был всё ещё слишком примитивен, и лишиться рассудка он не мог. Даже от чесотки начать вырывать себе перья, и то ему вряд ли бы удалось. Не слишком-то кожа крокодилов была чувствительна к зуду, чтобы какое-нибудь кровососущее насекомое или вредное растение могли пронять её. Вот и приходилось несчастному, находившемуся в здравом уме и твёрдой памяти, уныло ковылять к своей цели. К смертельной красоте бедной сокровищницы.
Это был эйкозух. Молодой самец. Наш старый знакомый. Но вряд ли бы мы узнали его сразу при этой встрече, настолько непривычным он бы нам показался. Что с ним случилось? Вопрос хороший, вот только узнать ответ на него вряд ли удастся. Точно можно лишь было сказать, что ему были нанесены тяжёлые травмы. И, заметьте, не его самолюбию: шёл он уверенно, оскалив зубы и смотря вперёд с жаждой добычи и скорой своей охоты. Будь у него ещё это самолюбие.
На самом деле, он пострадал гораздо серьёзнее. Многие хомозухи бы с этим не согласились, конечно. Для них достоинство, неуязвлённость психологическая, определённо значили гораздо больше, чем даже сломанные рёбра. Но вот Хёриг подобного точно не желал. Ногу ему явно ушибли, причём сильно: возможно, она даже неправильно срослась. Челюсти его украшали следы от зубов сверху и снизу, а след от чего-то острого, проскользнувшего по плоти, был виден даже сбоку. Кто его сделал?
Это было неизвестно. Быть может, мелкая речная рептилия. Не слишком вероятно, да и не очень возможно – акула. Другой эйкозух выглядел достойной кандидатурой на роль атаковавшего, вот только Хёриг, как правило, был достаточно осторожен, чтобы избегать своих более крупных и более сильных собратьев. Чтобы усыпить его бдительность, нужно было дать ему с бочку сбродившего винограда. Но подобными количествами здешняя флора не располагала и вряд ли будет располагать. Тем более, что сам эйкозух с очень уж маленьким процентом вероятности стал бы есть алкоголь в такого рода количествах. Единственным, что ещё оставалось предполагать, было то, что нападение оказалось внезапным. Возможно, соперник не стал уведомлять о своём присутствии, а прогнать решил неожиданностью и силой? Это было вполне вероятно. Учитывая авантюризм Хёрига, тем более. Нельзя исключать вариант, что собрат его просто выжидал, пока он добудет себе еду, а потом прогнал не самым приемлемым методом. Такое вполне могло случиться, заметим ради справедливости. Даже в тот приснопамятно счастливый день, когда эйкозух разжился телом целого дивидозуха. Жизнь и природа обладали достаточно тонким и достаточно чёрным чувством юмора, чтобы устроить ему подобное. Доподлинно данное, тем не менее, было известно ему одному. И даже если бы он захотел, вряд ли бы он стал об этом рассказывать каждому встречному, а куче «Всевидящих Очей» - тем более. Можно было предположить, что он уже о той схватке почти ничего и не помнил, лишь ранения напоминали о ней ему, ноя в перерывах между недолгими периодами успокоения.
Чувствуя эту боль, он, тем не менее, упорно шёл вперёд. Прилив только начинался, и большая часть суши ещё не была занята морским дном. Поэтому перемещение между скоплениями зарослей не было затруднительным. К тому же, он старался идти по самому краю мангрового пояса, не залезая в дебри, даже если там показывалась весьма соблазнительная добыча. Нечего ему, сухопутному существу, делать было в море. Он и зашёл сюда только потому, что привычные угодья опустели, дивидозухи ушли в открытый океан, а любая альтернатива кустарниковым равнинам была лучше их. Сталкиваться с огромным количеством взрослых особей своего вида, даже будучи разделённым с ними километрами и километрами, озираться даже чаще, чем он это делал, не было ровным счётом никакого стремления. Приходилось огибать просторы зарослей, забредая порой в такие уголки.
Нельзя сказать, конечно, что он чувствовал себя здесь в своей тарелке или хоть в какой-то степени приятно. Он голодал и, очевидно, хотел пить. Вряд ли солоноватая вода гигантского залива подходила ему. Но он всё равно шёл дальше. Рано или поздно его страдания должны были хоть как-то оккупиться. Или он мог умереть. Зная природу Сварога, второй исход был куда вероятнее. Зато первый был более желаемый, здесь уж скрывать было вовсе нечего. Но для его осуществления требовалась не просто борьба, а постоянный поиск. Иголки в стоге сена. Мяса на просторах мангровых зарослей. Это значения уже толком не имело. Вероятность была схожая.
Тем временем, вода понемногу наступала на сушу, а Ра гнал свою колесницу ввысь и вдаль, всё убийственней светя своими лучами, при этом делая пространство вокруг светлее, а потенциальную добычу – виднее. Хёриг, до того глядевший вокруг себя, поднял голову выше. Искал он уже явно не падаль, а ту добычу, что была живой и относительно невредимой. Кто бы подобный тут не водился.
Вскоре ему повезло. На сравнительно небольшой дистанции от него что-то засерело. С дюжину махин непонятного цвета стояло в воде, очевидно, кормясь. В высоту они были, наверное, почти с него, хотя в длину, вроде бы, уступали. Вряд ли хоть кто-то, не имея перископа, рискнул бы оценивать настоящий размер этих созданий, учитывая самые разнообразные тонкости, вплоть до угла преломления солнечного света. Хёриг же, озадаченный подобным развитием событий, выбрал наиболее подходящую стратегию поведения. Он принялся выжидать. Лёг на песок, положил голову на лапы, готовясь, если что, мгновенно вскочить и атаковать. Или, поджав хвост, убежать. Хотелось бы первого исхода событий, конечно, но здесь уж он был исключительно в воле госпожи удачи.
Неизвестные, но, вероятно, мясистые существа, периодически даже дразнили его, заставляя привставать и готовиться к прыжку. Они высовывали головы. Причудливые и необычные, надо сказать, головы. Сами по себе они были не очень крупные. По сравнению с теми махинами, что виделись Хёригу с его угла обзора, так и вовсе, наверное, крошечные. Затруднительно было описать, пожалуй, их форму. Очевидным было, что шея была чуть шире их, тело же являлось ещё более крупным. Сами они более всего напоминали, пожалуй, некое подобие трапеции. Крупные всё ещё глаза, мясистые щёки, широко открывавшийся рот, не обнажавший никаких угрожающих клыков, были значительными, но едва ли значимыми приметами этого вида. Его родство выдавала деталь, на первый взгляд, малозаметная. Но при первом же взгляде на неё становилось очевидным происхождение существ. Это был нос, начинавший соединяться с верхней губой. Это не был полноценный хобот. Справедливости ради, это даже хоботком едва ли можно было назвать. Это был протохоботок, чьей единственной функцией было расталкивание водорослей. А ещё кончик носа мог двигаться, расширяя ноздри. Каким образом это могло помочь этим животным сейчас, едва ли было понятно. Зато уж точно ясно можно было представить, что их ближайшими предками были хоботные. Знать бы ещё, кто на Свароге взял на себя смелость занять эту нишу, тогда бы хоть генеалогия будущих жертв эйкозуха стала бы очевидной. Нам такой шанс, быть может, даже предоставится.
А пока всё наступавшая вода, до того вынуждавшая Хёрига отступать, дала водным обитателям сигнал, что пески расступились, и можно было приступать к утреннему путешествию. Так они и поступили, разделившись на несколько групп. И даже несмотря на то, что были, в общем, сообразительны, разделились они не самым лучшим образом. Молодая самка обособилась от остальных, поплыла в совершенно ином направлении. Это встрепенуло эйкозуха. Почувствовав уязвимость, он спустился в воду, слегка дрожа от внезапного холода, предвкушая скорый то ли завтрак, то ли полноценный обед. Преследование началось.
По его ходу эйкозух проявлял себя на удивление хорошо – для существа, которое в первый раз серьёзно преследовало кого-то в воде. Плыл он достаточно быстро, успевая порой резко менять направление. Его возможная грядущая добыча старалась сбросить его с хвоста, проплывая под ним несколько раз подряд, а то и вовсе зависая на месте. Она бы, наверное, даже атаковать в ответ попробовала, будь у неё хоть какое-то оружие. Но её вид, в отличие от тех же близких собратьев Хёрига, был совершенно безобиден. Да, для вторичноводного – чрезвычайно высокоразвит ещё, но безобиден. Их роду на лбу было написано сдаваться без боя крупным хищникам, убегать от них, если те были достаточно медлительны, а мелких отпугивать просто габаритами своего туловища: более метра в диаметре в самом широком поперечном разрезе, четыре метра в длину и около тонны веса. Морда у них не обладала даже подобием бивней. Широкое, гладкое тело с передними лапами-ластами и задними, отростками, которые должны были вскоре исчезнуть, а пока оказывало лишь вспомогательную функцию при спаривании и, в каком-то плане, удержании детёнышей возле матери, сохранении тактильного контакта между родителем и ребёнком в особо непроплываемых зарослях водорослей. В манграх такие встречались не слишком часто, но всё же попадались. И они таили в себе множество опасностей для маленьких сахаросиринов Saharosirinus subitus. Там лучше было держаться вместе, а матерям – сразу замечать, что с их детёнышами. Тем более, что нательной защиты у них попросту не было: толстая, но гладкая кожа едва ли могла помочь в такого рода ситуациях. Чего нельзя было сказать о родителях. Их крупные, бочкообразные тела начинались длинным хвостом, который венчала лопасть. Круглая и сравнительно крупная. Едва ли она могла сравниться с булавами давно вымерших креозавров позднего мела, но особо наглая акула вполне могла получить по голове, если бы сунулась достаточно близко. Благо, что акулы были достаточно глупы, дабы подобным заниматься. С другой стороны, как раз удары, ломающие неразумным головы, способствовали продолжению естественного отбора и выживанию тех, кто был более интеллектуально развит. Возможно, через десятки миллионов лет это даст свои результаты. Но явно не сейчас.
Тем более, что Хёриг не собирался вовсе заниматься тем, что делали акулы. В конце концов, он охотился на одинокую взрослую особь, за чьими движениями было относительно легко уследить. Вместе с тем, делать это становилось тяжелее с каждым разом. Эйкозух был вынослив, а плавал он достаточно хорошо: жизнь на неспокойных берегах Тетиса к этому принуждала. Но даже это не давало ему возможности полноценно преследовать сахаросирина. Самка была здоровой и сильной. Вряд ли она собиралась уступать. Равномерно двигала титаническими ластами, мощными взмахами хвоста рассекая водную твердь. При всей кажущейся неторопливости скорость она развивала достаточную, а в сочетании с маневренностью – даже слегка излишнюю, чтобы держаться от эйкозуха. Тем паче, что даже в её сознании, сравнительно примитивном, родилась вполне отчётливая схема дальнейшего поведения. Она двигалась по широким протокам, где было больше места для манёвра. Хёриг, пару раз порывавшийся атаковать, всякий раз всплывал вновь, ибо преследуемая им ускользала из пасти в последний момент.
А ещё он понемногу начинал понимать, что ему готовили на самом деле. Каналы становились всё шире и шире. Они уплывали слишком далеко. Он пытался ускориться, но безуспешно: начинал уставать, а в условиях прилива усталость грозила утоплением. Поэтому движения его лап и хвоста равномерно начинали замедлять ход. Он начинал убеждаться в том, что преследование было совершенно бесполезно. Момент внезапности был упущен, узкие и мелкие протоки, в которых он ещё мог обрушиться, словно не самая скоростная, но всё же молния, на свою добычу, закончились. Вот-вот ему вновь предстояло столкнуться лицом к лицу со старым знакомым – Тетисом собственной персоной. За бесконечной протяжённостью тысяч деревьев начинали виднеться белые облака в дали, и всё больше небо перед ним синело. Прошло ещё немного времени, и показалась линия горизонта. Перед Хёригом представало открытое море во всей его красе. Картина наредкость деморализующая, должно заметить. Оно будто говорило всем своим видом о том, что всякий сухопутный охотник, удумавший преследовать свою добычу, обитающую преимущественно в воде, должен оставить надежды свои, смириться с неудачей и жить с осознанием горького поражения. Насчёт осознания, а тем более – существования с ним, я, может, и погорячился. Всё же это было в гораздо большей степени связано с существами разумными, которые на этих берегах если и появятся, то очень и очень нескоро. А эйкозуху, который сейчас делал последний, отчаянный, безуспешный рывок, подобные глубокие чувства вряд ли были свойственны. Если они и зарождались, то скорее у самок, воспитывавших детёнышей. По иронии судьбы, самцам подобное было не присуще. Да они, в общем-то, едва ли сильно горевали по этому поводу.
Наконец, широкая протока закончилась. Они вышли из дельты мангровых зарослей практически в открытое море. Глубина становилась слишком большой. Гнаться за сахаросирином – невозможно. Если раньше Хёриг за ней хоть как-то мог уследить, то теперь она могла с лёгкостью скрыться в толще воды. Он же, в свою очередь, рисковал из заплыва на скорость с ней живым не вернуться. Уходить на далёкую дистанцию от земли не было хорошим решением. Поэтому эйкозух, проводив самку грустным взглядом, решил прервать преследование.
Кстати пришёлся небольшой песчаный островок идеально-жёлтого цвета. На него он и выбрался, отряхиваясь от солёной воды. Преследуемый ею же, он выбрался на самый центр и лёг посередине, греясь на солнце и отдыхая. Погоня забрала у него много сил, и перед возвращением на сушу необходимо было накопить их вновь. Чем он и занимался, практически не двигаясь и наблюдая, не решила ли вдруг его неудавшаяся жертва вернуться в протоки прямо у него под носом. Маловероятный исход событий, но и его снимать со счетов определённо было нельзя.
Помимо провала на охоте, жизнь Хёригу омрачняло ещё одно обстоятельство. Прилив, прогнавший около сорока минут назад с места самку сахаросирина, всё продолжался, ибо Ра ещё не вошёл в свой зенит, и воды Тетиса не приняли решения отступать под его палящими лучами. Напротив, они захватывали сушу миллиметр за миллиметром, давая жизни понять, что зря та надеется избавиться от своей древней няньки. И это наступление понемногу съедало маленький островок. Эйкозух начинал нервничать. Он уже восстановился после погони, и готов был отправиться в обратное плавание. Но ведь обратно он мог приплыть и в совершенно не то место, куда направлялся. Возможно, там уже было морское дно, а сил всё-таки было не настолько много, чтобы совершать марафонский заплыв. Рисковать не хотелось.
А меж тем, из воды за ним следила пара зорких глаз, уже в него вцепившихся. Убийца из глубины наблюдал за ним, ожидая подходящего момента. Периодически он поднимался на поверхность, и лёгкие буруны волновали воду. Эйкозух даже внимания не обращал на это. Его опыт не говорил ему о наступлении опасности. Просто потому что этого опыта, как такового, у него не было вообще. Слишком мало он прожил в манграх, чтобы научиться следить за водой. Наверняка он даже искренне полагал, что ничего ему не грозит. Очень и очень зря. Потому что древний убийца, ровесник рода высших крокодилов, выжидал своего часа, с каждой минутой приближаясь. Ибо с каждой минутой островок суши всё таял. Таял на глазах. Хёриг ощутимо волновался. Вода уже была в шаговой доступности. Даже он стал замечать какое-то чёрное пятно, курсировавшее вокруг острова, и напрягся. Он понимал, что делать ему было нечего. Стоять на месте? Всё равно нападёт. Спасаться бегством? Тоже не слишком выгодно. Догонит и растерзает, ибо будет обладать преимуществом. Готовиться к атаке? Так себе решение проблемы, но оно было, пожалуй, единственным действительно приемлемым в данной ситуации. Ждать атаки, предотвратить её, нанести контрвыпад, чем несказанно противника ошеломить и на фоне этого успеха либо развить ответное наступление, либо, что также было вполне вероятным исходом этого маленького боя, прыгнуть в воду и попытаться уйти на полной скорости от таинственного преследователя, если тот вдруг окажется не по зубам одному из самых опасных и самых крупных хищников суши, титулом которого мог именоваться если не сам Хёриг, то его род – так уж точно. Альтернативы, к счастью, всё же у него были.
Он ощетинился, переминаясь с ноги на ногу. Нападавший кружил его, стараясь расконцентрировать, обезоружить, вымотать. Как хищник, он без особых затруднений разгадал этот сравнительно примитивный, но весьма эффективный манёвр. Но противоядия не придумал. Всё, что рождалось в его примитивной голове, явно не было оптимальной тактикой на этот бой. Поэтому он просто лишний раз настораживался, когда охотник заерживался, не появляясь перед его взором через определённый временной промежуток. В этом случае он разворачивался назад и грозно рычал. К его счастью, водное плотоядное умом выделялось ещё меньше, чем даже он сам, и задержки в его движении были неумышленные: это биологический хронометр Хёрига постоянно давал сбои: эйкозух нервничал, и потому периодически время для него текло гораздо быстрее, чем для того, кто плавал в воде вокруг него.
А вода всё также неумолимо наступала. Она достигала уже его коленок, не собираясь останавливаться. Похоже, наступал худший сценарий из всех возможных: повышалась вероятность подводной схватки, к которой эйкозух был совершенно не готов. Он не умел драться под водой, а вот его соперник, скорее всего, столь нужным навыком обладал в высшей степени. Это уже пугало даже столь крупное существо. Но делать было нечего. Он просто обязан был принять этот бой. Даже в незнакомой стихии. Такова уж была судьба всего крокодильего рода: искать любые возможности выжить, ступая там, где прежде не ходил никто. А сейчас от этого зависела судьба конкретного представителя класса, который от родового девиза отказываться не собирался в принципе. Поэтому он лишь сильнее ощетинивался с каждой секундой, начиая нагибаться, глубже вдыхая воздух, чтобы хоть чуть-чуть подготовиться к грядущей битве, до которой оставалось совсем недолго.
И даже меньше, чем он ожидал. Терпение было на исходе не только у него. Хищник не мог дождаться сладкого момента, когда он сможет вонзить свои зубы в глотку жертвы, вкусиы свежей крови. Поэтому и атаковал слишком рано. Не потому, что вода была ещё слишком мелкая и не доходила даже до живота эйкозуху, а потому, что тот ещё мог орудовать пастью. И увидев, как бурун приближается к нему издалека, он открыл её, полностью приготовившись к нападению, которое, очевидно, вот-вот должно было произойти, и колоссальная челюсть, поглотив его полностью, неизбежно обязана была захлопнуться на позвоночнике заплывшего слишком далеко, которому ныне оставалось лишь вступить в безуспешную схватку за свою жизнь.
Вот тольконичего из этого не случилось. Таинственный нападавший совершил действительно фатальный просчёт, выскочив из воды и лишив себя последних шансов на победу, ещё даже не начав битву, как таковую. Потому что единственным, на что он после своего первого суицидального выпада мог рассчитывать, было то, что Хёриг умрёт со смеху, увидев, как невообразимо абсурдно необоснованна была его изначальная боязнь, с кем ему на самом деле пришлось иметь дело, и от кого он, говоря по-хорошему, мог, ничего не боясь, уйти ещё час назад. Но примитивные существа не могли искренно смеяться, как это делают разумные создания, поэтому супремозух не нашёл лучшего варианта действовать, кроме как, успокоившись,напчать драку.
Драка была принципиальной, прежде всего по причине видовой принадлежности того, кто её устроил. Если бы крокодилы желали свести личные счёты за сотни миллионов лет прозябания на деревьях вместо полноценной власти над реками, так это был наиболее удобный кандидат для её осуществления. Представитель рода фитозавров, которые имели наглость не вымереть в конце триаса и конце мела, а ныне жили и здравствовали, наслаждаясь правом гегемонии в мангровых зарослях. Тот, кто атаковал Хёрига, был на данный момент самым совершенным их представителем, а каким поколением из неофитозавров был его вид – сказать уже было очень трудно. Счёт со средней юры Гоби шёл уже на второй десяток. Хотя при этом он сам, по сравнению с большей частью своих предшественников изменился мало. В отличие от крокодилов, кровь его перегоняло трёхкамерное сердце, с разъединёнными предсердиями, но стенкой между желудочками, остававшейся ещё очень и очень прочной. Тело двигалось из стороны в сторону и по форме мало чем отличалось от предшественников. Широкая, лопатообразная челюсть производила чудовищную, до шестиста килограммов на квадратный сантиметр, силу укуса, а глаза на верхушке черепа позволяли понять, кого атаковать с этой невиданной силой. Рапсставленные абсолютно по бокам, но оттого не менее сильные ноги, вкупе с крайне мощным, длинным, с зазубринами, хвостом, обеспечивали толчковую мощность при нападении из засады. Туловище было коротким и имело овальную, обтекаемую форму. Окрашен этот фитозавр был в зелёный и песочный, чередующиеся между собой, цвета. Но в длину он достигал всего лишь трёх метров, и весил не более трёхсот килограммов. Он был слишком маленьким, чтобы представлять угрозу кому-то крупнее самки сахаросирина в подростковом возрасте. Несмотря на впечатляющее видовое название – иссушитель, Actarrescerus crudus, он едва ли был опасен для столь серьёзного соперника, как тот, которого он себе избрал.
Эйкозух не замедлил это продемонстрировать. Не без труда увернувшись от обрушившегося на него удара, он, развернувшись в воде, вцепился передними лапами в провалившего нападение и собиравшегося удирать уже актаррескеруса. Тот усиленно пытался сбросить его с хребта, но невероятными усилиями эйкозух сумел втащить его обратно на свой уже затопленный почти островок и прижать к земле, после чего, продержав несколько минут под водой, провёл когтями вдоль всего туловища, как некоторые незаконопослушные хомозухи делали с машинами тех, с кем повздорили, оставляя чудовищные по размеру кровавые следы, окрашивая всю воду вокруг в красный. Он наказывал фитозавра за оплошность таким образом. Но преследовать не решился. У быстрого и юркого иссушителя в погоне под водой было слишком большое преимущество, оспаривать которое эйкозух не решился. А посему, проводив с истинно крокодильей горечью в глазах того, кто дерзнул на него напасть, и осознав, что прилив окончательно лишил его почвы под ногами, Хёриг решил последовать примеру фитозавра и поскорее с этого островка уйти. Ему здесь было больше нечего делать. Поесть он не поел, умереть не умер, затонуть не затонул. Нужно было возвращаться из этой чуждой ему среды обитания на родную сушу. Там ему как-то больше везло, чем здесь. Набравшись сил и оттолкнувшись пальцами, кончики которых ещё стояли на песке, он направился в направлении, обратном тому, кеуда он приплыл. Эксперимент «Мангры» завершился провалом. А его путь в поисках еды вдоль всего побережья титанического залива только продолжался. Нужно было идти дальше. А пока – плыть. В надежде, что берег, с которого он отчалил, также не погрузился ещё под воду. Что было главным теперь? Вспомнить, по какой протоке он плыл, и потратить на обратный путь как можно меньше сил. Более – ничего. Великое путешествие эйкозуха Хёрига не думало заканчиваться. Впереди его ждали новые, причудливые виды и экосистемы. К ним мы с ним и отправимся дальше.

 Отправлено: 03.07.16 19:46. Заголовок: Lex transitum implic..

Lex transitum implicatium - конец сентября.
Чем дальше путник продвигался на юг, тем гуще становились дебри. Вода понемногу уступала место суше, а мангровые заросли – умеренному тропическому лесу, эоценовому Эдему. Медленно, но верно вступал он в зону ополья – гигантской опушки, далёкий наследник которой появится уже в голоцене за тысячти километров отсюда. Это были, должно заметить, хорошие вести: твёрдая почва под ногами после постоянного наступления на подушечки лап солёной воды несказанно радовала. Крупная добыча, вроде сахаросиринов, конечно, тоже переставала попадаться, но к ней житель Севера и вряд ли бы привык за короткое время своего пребывания в манграх. Ему бы еду более мелкого размера, пусть даже более проворную, но, как и он, бегающую, а не плавающую. Он был готов пойти на это, благо, такое неприятное явление, как пот, ему почти не угрожало. Он, всё же, был крокодилом, рептилией, пусть и теплокровной, и с накожными железами проблем у него было гораздо меньше, чем у большей части соседей-млекопитающих. К его счастью, надо заметить.
Ничего не доставалось, впрочем, просто так. Добыча в Эдеме была совершенно иной, нежели в тех же манграх или на морском побережье. Она была действительно меньше, любила взбираться на деревья, а та, у которой вес был слишком велик, предпочитала стоять насмерть, нежели убегать. Жизнь у Хёрига, в общем, была несладкой. Он отощал, курсируя вдоль границы леса с кустарниковыми зарослями, в которые не хотел идти ни в коем случае. Там по-прежнему было слишком опасно для него. Или он просто привык избегать неизведанного, предпочитая вступать на совершенно иную terra incognita, нежели на ту, о которой имел некое представление. Поведение странное, но в природе в принципе крайне редко происходит что-то очень логичное. Таков уж он был, мир Сварога. И тем, кто жил в нём, приходилось с этим мириться, поступая также непредсказуемо, как и всё вокруг них. Жизнь Хёрига так и вовсе являла собой череду странных, удивительных случайностей. Порой спасительных, порой губящих, порой таких, что совершенно непонятно было, как он ухитрился вообще выжить в этом каскаде свалдивавшихся на его голову взрослых и голодных самцов эйкозавра. И самой большой случайностью, наверное, было как раз то, что он до сих пор оставался в живых и продолжал борьбу. Наверное, именно это в будущем назовут «великолепной реализацией моментов», а девизом существ, подобных Хёригу, сделают фразу «Carpe diem». Использовал свои шансы, он, пожалуй, и вправду великолепно. Иначе бы умер ещё давным-давно, во младенчестве. Хорошо, что всё, что плыло или бежало к нему в пасть, он поедал. Или отбирал у того, кто был меньше его. Тактики варьировались. Как и те невезучие, что попадались ему в челюсти. Но его успех, пусть и очень редкий, - никогда. Нет, маху он давал, спору нет, но в тех ситуациях он мог себе это позволить. Зато когда на кону стояла жизнь, он мгновенно брал себя в лапы и добывал хоть косточку, хоть кусочек мяса. Нужно было всего лишь не останавливаться. Идти дальше. Выживать и стремиться к выживанию. И если он это делал, то вознаграждение ждало его. Даже сейчас, немного углубившись на одной из веток зигзага своего пути в лес, он заметил возню вдалеке и незамедлительно направился в ту сторону, даже не подозревая, что в кои-то веки сорвал куш, не сравнимый ни с актаресскером, ни с дивидозухом. Крупную и аппетитную жертву, которая должна была достаться ему практически без каких-либо затрат драгоценных сил и здоровья.
Заросли фиговых деревьев, одних из наиболее распространённых по всему миру в те годы, понемногу сгущались. Постепенно к ним начинали присоединяться мелкие грибы – крупные давно были оттеснены в тайгу и квазистепные зоны, где избавились от конкуренции со стороны покрытосеменных растений – и хвойные, на удивление спокойно пережившие революцию середины мела. Потому и только потому, что она, как не было им известно, не осуществилась. И до сих пор они вместе со своими более прогрессивными собратьями соседствовали мирно, формируя единую крону, сквозь которую слабо проникал солнечный свет. Слабо – но достаточно для глаз эйкозавра, постепенно начинавшего не только слышать крики, верещания и стоны, но и видеть их источник. Какое-то крупное травоядное с коричневой шкурой боролось с несколькими окрашенными в синий комочками перьев, атаковавших его с деревьев. Боролось безуспешно – они брали количеством и постепенно валили его на землю. Эйкозух, видя это, замедлил темп движения. Он решил выждать, пока они справятся с жертвой, а затем присвоить нажитое честным трудом. Он был верховный хищник экосистемы. И за главенство своё требовал определённую дань, взимал которую без срока и без спроса. Так уж было заведено испокон веку.
Ждать ему пришлось долго: мелкие хищники не сразу справились с добычей. Прежде, чем забиться в агонии, травоядное успело даже отбросить одного из них на приличное расстояние. Отряд потери бойца не заметил, а вот Хёриг оказался более внимателен. Подойдя ещё ближе, он даже оценил количество соперников: их было десять. Вернее, девять. Тот, что больно ушибся о дерево и, видимо, сломал ногу, оказался первой добычей эйкозуха за последние несколько дней. Неизвестной и позабытой: её обнаружат спустя пару часов. Зато Хёриг получил возможность изучить своего противника… съев его. Это был неизвестный ему вид. Длинные голые ноги, покрытые лишь тонким слоем шёрстки. Почти атрофировавшиеся передние конечности с перепонкой между пальцами и двумя маленькими коготками и одним непомерно большим, очень похожим на точно такой же на ногах. Хвост-балансир длиной со всё остальное тело. Не слишком длинная, зато, сказать нечего, крупная и толстая, мускулистая шея. Мощные, но сломанные челюсти млекопитающего. Крупные жёлтые глаза, треугольные уши. Синий окрас длинной шерсти. Необъяснимо маленькое туловище. Легко ломающиеся, почти полые изнутри кости. Предки этого существа несколько поколений видов назад, наверное, даже летали. Это были воланоканиды, скорее всего, сибирская их группа. Это доказывало и массивное телосложение жертвы Хёрига: от кончика до носа до кончика хвоста в нём было около девяноста сантиметров, а весил он приблизительно пятнадцать килограммов. Скорее же всего это был прямой потомок гобийского цинораптора, вернее, ничтожной его переднеазиатской популяции, единственно выжившей после мировых катаклизмов конца мела, центральноафриканский убийца Africanoraptorus centralis. Об этом свидетельствовали и острые, вытянутые клыки – ещё одно наследие предка. Они и помогли напарникам трупа свалить, наконец, свою жертву. Но вскоре им предстояло лишиться её, как и их сородичу – жизни. А ведь Хёриг даже не узнал, сколько сил они потратили на её поимку.
Около сорока минут тому назад…
Стадо травоядных мирно паслось на полянке посреди леса. Не такой полянке, к которой привыкли хомозухи. Тут не было травянистых растений, один лишь кустарник да грибная поросль. Видимо, это было место падения старого дерева, которое теперь наполнилось новой жизнью, которой только предстояло побороться за право главенство на этом будущем участке густого леса. А роль естественного отбора здесь выполняли крупные травоядные млекопитающие – редкие гости в эоценовых лесах, куда более жаловавших поедателей растений помельче, а хищников – побольше. Такова уж была природа Всепланетного Леса. Он тоже в каком-то плане о себе заботился – вытесняя тех, кто топтал его маленьких детей, на окраины. К морскому побережью ли, в кустарниковые ли равнины – сути дела это не меняло. Борьба за жизнь шла не столько с хищниками, сколько с самой экосистемой. Но даже она велась с переменным успехом. Если на большей части планеты побеждал Эдем, то в Африке его понемногу оттесняли вглубь континента травоядные совершенно нового поколения. Даманы.
Борьба между ними и ближайшими кузенами – хоботными – шла на протяжении всего палеоцена, и лишь совсем недавно подошла к концу благодаря потрясающей наглости даманов. Свидетельства её мы видели в лице сахаросирина, и, как можете догадаться, наглостью этой было ничто иное, как проявление эволюционного параллелизма – появление у даманов хобота. А поскольку размножались они гораздо быстрее, чем их сородичи, то очень быстро захватили пальму первенства в борьбе и полностью вытеснили хоботных на окраины мира. Теперь они были главными травоядными здесь. И, оставшись без конкурентов, стали эволюционировать только быстрее. Перед ними открывались огромные просторы, гиганское количество ниш, которые они могли спокойно занимать в отсутствии конкуренции со стороны своего «большого брата». В позднем эоцене их поход только начинался, но они уже породили целый ряд причудливых форм, сахаросирин вновь будет здесь едва ли не ярчайшим свидетельством. Но были и более традиционные по облику виды.
Самый распространённый из них, эогигагиракс северный, Eogigahyrax australis, жил стадами по пять-семь голов. В те годы даманы ещё не научились создават иерархию, потому по большей части это были совершенно неорганизованные группы особей, пролагавшиеся в схватках с хищниками скорее на размер и грубую силу, нежели на единство или сплочённость. Благо, что они были едва ли не самыми крупными существами на континенте, уступая разве что гигантским непарнокопытным кустарниковых равнин и их вечным визави – эйкозухам. В длину они достигали четырёх-пяти метров, а в высоту – полутора-двух, веся при этом около тонны. Такая махина могла кому угодно отпор дать. Но только благодаря своим размерам. В вытянутой голове с каким-то подобием зачатков хобота вместо носа и губы не было сверхсообразительного мозга, чего нельзя будет сказать о более поздних формах. Практически бесхвостое округлое тело держалось на полусогнутых передних и прямых, более длинных задних мощных ногах, было покрыто коричневым слоем мелкой шёрстки, но не более того. Не было у эогигагиракса никаких дополнительных средств самообороны. Разве что копыта, ударами которых он мог обезвредить равного себе по размеру хищника, чего уж говорить о более мелких плотоядных. Но более эогигагиракс ничего предложить не мог. И если взрослая особь просто отпугивала всех вокруг своими невероятными размерами, а эйкозухи с ними сталкивались слишком редко, да и не были столь распространены, чтобы представлять собой действительно серьёзную угрозу, то подростки и, тем более, детёныши, зачастую оказывались беззащитны перед лицом даже меньшей опасности. Вторых ещё могла защитить мать. Но первым оставалось только надеяться на везение и то, что они вырастут быстрее, чем их найдёт и съест охотник, или же пытаться искать защиты в крупных стаях. Большая часть всё равно ухитрялась оставаться в живых, но остальные погибали, ещё когда их себе намечали едой в первый раз. Жизнь молодых эогигагираксов была полна опасностей, подстерегавших буквально на каждом шагу.
И сейчас их мирное ощипывание подножного корма прервала одна из таких. С дерева на молодую самку напал африканораптор, пометив своими когтями. Убийцы часто делали так, ибо жертва сразу была шокирована и дезориентирована, а остальное стадо бросалось наутёк. Первым атаковал всегда альфа-самец, способный нанести самые глубокие раны и не боявшийся рисковать собой. Сейчас и не понадобилась. Эогигагиракс бросилась через лес, преследуемая куда более скоростными, но весящими в десятки раз меньше африканорапторами, периодически атаковавшими её с боков. Многие нападения она с лёгкостью отражала, но некоторым всё-таки удавалось достать её. Красные полосы испещрили её бока. Болели сильно, хотя и были всего лишь порезами. Но африканорапторы не сдавались и продолжали бить по ним, медленно разрезая плоть. Особенно сильно доставалось ногам. Воланоканиды стремились содрать кожу до кости с одной целью: обездвижить и замедлить, чтобы потом окружить и убить. Самка ревела, брыкалась, скидывала их со своего крупа, но сделать ничего не могла. Постепенно, кусок за куском, они раздирали её живьём. Она продолжала бороться, несмотря ни на что, но это было бесполезно. Лишь стремление к существованию и его продолжению, как и у любого живого существа, руководило ей. Если бы она обладала разумом, она бы, быть может, остановилась бы и обречённо рухнула, дав себя убить. Однако до разума ей было всё ещё очень далеко. Даже слишком далеко. И поэтому она затормозила, только когда ей перерезали крестообразную связку на одной из задних ног, даже тогда продолжив бесполезную борьбу. Битва обещала быть очень долгой.
Сейчас.
Закончилась битва победой хищников. Но не триумфом, ибо появился ещё один любитель свежеубитого мяса. Хёриг давно не ел, и был готов отнять еду. Альфа-самец африканорапторов, увидев такое хамство со стороны новоприбывшего эйкозуха, который вздумал отнимать честно нажитое имущество, пошёл ему наперерез, распушив перья, демонстрируя свою решимость биться. Однако он не учёл того, что эйкозух был молодым, но опытным борцом, обладавшим большим набором оружия и куда более серьёзной защитой кожи. А ещё он был голоден и не желал церемониться. Хотя поначалу он даже угродающе прорычал. Когда же на него прыгнули, оцарапав нос, он пришёл в бешенство. Одним ударом лапы он прибил наглого воланоканида к земле, разбив вдребезги позвоночник. Укусом раскрошил череп и оторвал голову вместе с шеей, гневно отбросив в сторону болтавшуюся багровую кость. Вторым ударом когтями разодрал африканораптора напополам, оставив от того лишь мокрое место да постепенно вытекавшие наружу сердце, лёгкие и кишечник. Это был демонстративный акт насилия. Челюсть его, вся в крови, распахнулась, и раздался устрашающий рык. Жалобно поскуливая, остатки стаи удалились, позволяя Хёригу начать свою трапезу. Можно ли назвать произошндшее хоть в какой-тог мере справедливым? Да. Ибо если одно существо съедаемо вторым, а второе существо съедаемо третьим, то первое существо может быть съедено третьим. Простой закон пищевой цепочки. Простой и по-своему справедливый. Однако Хёриг не мыслил категориями добра и зла. Он мыслил категориями еды и голода. И с этой точки зрения его поступок был благороден, а туша эогигагиракса была наградой за подвиг, которую он радушно, с костями, принялся пожирать.
Всё время, пока он наполнял свой желудок, с деревьев за ним следило существо очень маленькое, но тоже голодное. Морда его была похожа на собачью, но с медвежьими огромными скулами. Расцветка – красно-чёрной, с охряной спиной и тёмными ногами и брюхом. Для древесного существа оно было необычайно массивно – достигало сорока килограммов веса при полутораметровой длине тела. Туловище было продолговатой «колбаской», вполне упитанной, ноги – относительно короткими, но мускулистыми. Особенно длинным был хвост, невероятно пушистый, к тому же. Существо со стороны выглядело крайне мило, походя то ли на бурого медведя, то ли на панду, то ли вообще на полумедведя-полудворнягу. Но его потомкам суждено породить одну из самых устрашающих династий хищников – амфиционидов, собакомедведей. Он был первым из амфиционов, амфиционом изначальным Archemphicyonus proteros. Он был будущим хищников этого мира. Эйкозух, наевшийся и продолживший свой путь, был всё же в гораздо большей степени прошлым. Да, сейчас Хёриг был крупнее, сильнее и опаснее. Но архемфицион уже пришёл ему на смену. Его мощные челюсти разгрызали оставленные крокодилом кости. Пусть и не все, пусть и с большим трудом. И со временем, в этом можно было не сомневаться, его потомки разгрызут их все и придут на смену мезонихозухам в пищевой цепочке, как он сейчас пришёл на смену Хёригу.
Эра Рассвета подходила к концу. Начиналась новая геологическая эпоха. Олигоцен. Архемфиционы будут вынуждены покинуть старый мир. Крокодилы же сами изгнали себя из Эдема. Хёриг, символизируя это, набрался сил пойти прямо на север, поняв будто, что достаточно вырос. Инстинкт звал его на равнины, которым вскоре будет суждено измениться коренным образом. Приходил новый мир, и с ним – новое царство. Ко двору его правителец мы в следующий раз и направимся.